Агафоныч. Вы мне лучше вот что скажите. Не могла ли это быть намеренная провокация?
Хм. Значит, не у одного меня мелькнула такая мысль. Пожимаю плечами:
– Как ты понимаешь, мне об этом никто не докладывал.
– На уголовку тянет, – отчитывает меня Азаров, как пацана. А я молчу. Потому что даже если так, ни о чем не жалею. Мудак заслужил и выгреб. – Мы, конечно, попытаемся замять…
– Это каким же образом? – заподозрив неладное, недобро сощуриваюсь.
– Как вариант – перекупим.
– Ни за что.
– Ставрос Ага…
– Ни! За! Что! Я не буду платить этой гниде.
– Назло кондуктору пойду пешком? – удивляется Никита моей принципиальности, как раз в тот момент, когда дверь в кабинет открывается, и хмурый дядька в форме бурчит:
– Николоу, на выход.
– Я могу быть свободен?
Дядька отрывисто кивает и пропускает нас с юристом вперед. Идем по пропахнувшему пылью и отсыревшей бумагой коридору к лестнице. На стенах ментовки огоньки. Сюрреалистическая картина. Спускаемся. Я впереди, Азаров тащится за спиной, капая мне на мозг:
– А если все эти попытки направлены на то, чтобы просто выдворить вас из страны? Вы же понимаете, что это теперь – раз плюнуть.
– Слушай, у меня тут немаленький бизнес. Ну, кто меня выдворит?
– В том-то и дело! Знаете сколько желающих оттяпать от вашего пирога? Не удивлюсь, если там и от миграционной службы желающие.
– Раньше до этого не докапывались, – пожимаю плечами.
– Так то раньше.
Слова Никиты Семеновича тонут в визге, с которым, завидев нас, мне навстречу устремляется дочь.
– Папочка! Папочка! – и ревет, ревет! За последний год она ужасно вытянулась и повзрослела, внутри оставаясь еще совсем ребенком.
– Привет, моя хорошая. Ну как ты тут?
– Я нормально. А тебя посадят в тюрьму? А меня? Меня тоже посадят? – ахает.
– Никто никого никуда не посадит. Добрый вечер, – максимально приветливо здороваюсь с Никитиной женой. Девушка идет за моей егозой по пятам. В джинсах, свитере под горло и пуховике. Видно, что и впрямь я парочку выдернул с отдыха. Сам Никита Семенович тоже одет кое-как. Ну и ладно. Я ему достаточно плачу, чтобы иногда подкидывать работенку по воскресеньям. Спасибо ментам, хоть позвонить дали.
– Машина-то ваша где? На стоянке в парке осталась?
Киваю. Носом зарываюсь в темные волосы дочки. Пусть у нас здесь огромная греческая община, друг у друга есть только мы. Случись что со мной, одна Вика, конечно, не останется, но…
– Все хорошо, мое сокровище. Все хорошо.
Викина мать погибла, когда ей было три. Несчастный случай. Катались на лыжах, упала, ударилась головой о каменный выступ. Мгновенная смерть, к которой нас ничего не готовило. Мы жили не очень хорошо, но такого я ей не желал – факт. Талия была дерьмовой женой. Ревнивой, холодной, всегда
