и требования к экипажу предъявляются особые.
– Какими же, интересно, данными обладает Комоя-сан? – Женщина говорила с издевкой, растягивая слова. – Ой, больно!..
– Необходимыми для выполнения функций начальника штаба и одновременно телохранителя. В самом деле больно?
– Конечно больно!
В разговор вмешался зазывала и затараторил писклявым голосом:
– Вы меня удивляете. Какой из Комоя-сан телохранитель, да он в жизни с этим не справится. Если вам действительно нужна охрана, проверьте, на что способен я, очень прошу вас. И сил у меня достаточно – если нужно будет с кем-то схватиться, я не отступлю ни на шаг, буду драться до конца.
– Продолжите спор, когда включат свет. Как вам не стыдно бросить пострадавшую на произвол судьбы… больно, – захныкала женщина.
– Да, нужно поскорей зажечь свет, – поддакнул зазывала, – похоже, девочка вывихнула ногу.
В том, что он назвал ее девочкой, было нечто странное, но в то же время и целомудренное. Не исключено, конечно, что он зовет ее так всегда, но в то же время создавалось впечатление, будто они друг другу чужие. Во всяком случае, он добился того, что угасавшее во мне желание вновь вспыхнуло огнем. А вдруг он назвал ее так в расчете поймать форель на живца?
– Пальцы на ноге ничего не чувствуют – может, перелом?
– Ступеньки на этой чертовой лестнице прогнили. Я тоже спину ушиб. Вы, я вижу, собираетесь спускаться. Осторожнее, а то свалитесь и все кости переломаете.
Что ж, ладно, решил я. Обратно их теперь не выставишь, так что выполню просьбу – включу свет. Выключатель – лучевое устройство дистанционного управления – висел у меня на брючном ремне. Я нащупал пальцем пять кнопок, расположенных одна под другой, слегка нажал на верхнюю и сдвинул ее вправо. Сразу же вспыхнули пятьдесят шесть ламп дневного света. Я проделывал это не однажды и всякий раз испытывал волнение. Бескрайнее ночное небо без звезд или крохотное пространство под натянутым на голову одеялом – в обоих случаях тьма одна и та же. Темнота сама по себе не имеет размеров. Может быть, поэтому предметы, когда их представляешь себе во мраке, как бы сжимаются, воспринимаются меньшими, чем они есть на самом деле. Люди превращаются в лилипутов, лес – в карликовую рощу. Вот почему, когда передо мной неожиданно появляется во всей своей необозримости моя каменоломня, я всякий раз испытываю шок, словно на голову обрушилась сорвавшаяся с горы огромная глыба. С точно таким же ощущением я рассматриваю стереоскопические аэрофотоснимки.
Бескрайнее голубоватое пространство. Ступенчатые, точно нарезанные ножом, огромные стены. Все в продольных и поперечных следах от электрической пилы, напоминающих следы от расчески. Стены не выглядели прямоугольными, они, казалось, искривлялись к середине, видимо, потому, что туда не доходил свет ламп. Стоило начать вглядываться в отдельные детали, как те сразу же сжимались и становились крохотными. Тридцать две металлические бочки в правом углу трюма выглядели чешуйками карася, зазывала, рассеянно смотревший в потолок, казался величиной с большой
