style="font-size:15px;"> Имеющиеся в нашем распоряжении данные (в первую очередь дневник Патрика Гордона, а также бухгалтерские документы, свидетельствующие о приобретении для царя новых вещей) позволяют несколько уточнить это свидетельство. Как показал Н. Н. Петрухинцев, «первые зримые признаки смены культурных стандартов и модели поведения царя» (пока в виде «первой робкой европеизации его быта») обнаруживаются только в январе – феврале 1690 г.13 Вряд ли было случайным совпадением то, что это происходило одновременно со сближением царя и Гордона в самом начале 1690 г.14 По мнению Н. Н. Петрухинцева, «именно с влиянием окружения Гордона и оказалось связано начало бытовой европеизации Петра». Исследователь резонно предположил, что «неожиданный разрыв с вполне традиционной прежней моделью воспитания молодого царя» стал «неприятным сюрпризом для в основном традиционалистской его „партии“, не ожидавшей такого резкого поворота в его поведении»15. Вероятно, именно в этом контексте следует рассматривать известный инцидент 28 февраля 1690 г., когда Петр в пятницу на Масленой неделе пригласил Патрика Гордона принять участие в торжественной трапезе в Грановитой палате в честь рождения царевича Алексея, но патриарх Иоаким резко воспротивился допуску в царские палаты иноземцев, в результате чего шотландец должен был удалиться16. Обеспокоенность патриарха переменой, происшедшей в юном царе, явно выражена в его духовном завещании, составленном незадолго до смерти 17 марта 1690 г., в котором он строго предостерегал государей против сближения с иноземцами, представлявшими, с точки зрения Иоакима, смертельную опасность для всего православного мира:
Еще же да никако же они, государи цари, попустят кому христианом православным в своей державе с еретиками и иноверцами, с латины, люторы, калвины и злобожными татары, ихже гнушается Господь, и Церковь Божия з богомерскими прелести их проклинает, общение в содружестве творити, – но яко врагов Божиих и ругателей церковных тех удалятися. Да повелевают царским своим указом: отнюдь бы иноверцы, пришед зде в царство благочестивое, вер своих не проповедовали, и во укоризну о вере не розговаривали ни с кем, и обычаев своих иностранных и по своим их ересям на прелесть христианом не вносили бы. И сие бы запретити им под казнию накрепко. <…> Иноверцы же, аще и прежде сего древних лет в полках российских и в нашей памяти быша, где ползы от них сотворишася мало. Явне бо они враги Богу, и Пресвятей Богородицы, и нам, христианом, и Церкви Святей. <…> И о сем вседушно великих государей благочестивейших вас, царей, молю и прошу и впредь завет мой сей всем благочестивым самодержцем, яко архиерей есмь, полагаю17.
На фоне таких слов в предсмертном напутственном слове патриарха Иоакима, память которого глубоко почиталась царицей Натальей Кирилловной, действия Петра I весной 1690 г. должны были казаться резко вызывающими и даже скандальными. Сразу после смерти патриарха Иоакима государь
См.:
См.:
«Февраля в 28 день в пяток Сырные недели <…> у великих государей царей <…> был радостной стол в Грановитой палате, что было быть февраля 19 числа в день рождения благовернаго государя царевича и великаго князя Алексея Петровича <…>» (Дворцовые разряды. Т. 4. Стб. 533–534). Патрик Гордон в своем дневнике 28 февраля 1690 г. записал: «Я должен был обедать наверху, но патриарх протестовал против допуска иноземцев» (
Духовное завещание [патриарха Иоакима] // Богданов А. П. Русские патриархи. Т. 2. С. 308–309, 311–312.
