Для женщины на седьмом десятке Гвендолин была пугающе гибкой. Когда минутная стрелка подошла к девяти, она распрямилась из позы царя голубей с пылким вздохом, от которого неловко стало, скорее всего, не только мне.
– Разве так не лучше? – спросила она. Александр снова замычал. – Уверена, вы все лето по мне скучали, – продолжила Гвендолин, – но у нас будет куча времени на рассказы после собрания, поэтому сейчас я бы хотела сразу приступить к делу и дать вам понять, что в этом году все будет немного не так, как раньше.
Аудитория (все, кроме Александра) впервые проявила признаки жизни. Мы поерзали, выпрямились и стали слушать всерьез.
– До сих пор вы были в безопасной зоне, – сказала Гвендолин. – И мне кажется, будет честно предупредить вас, что эти дни в прошлом.
Я искоса посмотрел на Джеймса, тот нахмурился. Непонятно было, то ли Гвендолин опять проявляет свою драматическую натуру, то ли и в самом деле собирается что-то изменить.
– Вы меня уже неплохо узнали, – сказала она. – Вы знаете, как я работаю. Фредерик будет вас целыми днями уговаривать и упрашивать, но я – толкач. Я все время вас толкала, но, – она подняла палец, – не слишком сильно.
Я не мог с ней согласиться. Методы преподавания Гвендолин применяла безжалостные, и студенты нередко уходили с ее занятий в слезах. (Актеры как устрицы, объясняла она, когда кто-то хотел понять причину такого жесткого давления. Надо расколоть ракушку и вскрыть их, чтобы извлечь бесценную жемчужину.) Она продолжала:
– Это ваш выпускной курс, и я собираюсь толкать вас со всей силой, какую придется приложить. Я знаю, на что вы способны, и будь я проклята, если не вытащу это из вас до тех пор, пока вы отсюда не уйдете.
Мы снова встревоженно переглянулись, на этот раз с Филиппой.
Гвендолин поправила шаль, пригладила волосы и спросила:
– А теперь кто мне скажет, что больше всего мешает хорошей актерской игре?
– Страх, – ответила Рен.
Это было одной из многих мантр Гвендолин: на сцене надо быть бесстрашным.
– Да. Страх чего?
– Уязвимости, – сказал Ричард.
– Именно, – отозвалась Гвендолин. – Мы всегда играем только пятьдесят процентов персонажа. Остальное – это мы сами, и мы боимся показывать, кто мы на самом деле. Боимся выглядеть глупо, если проявим чувства во всю силу. Но в мире Шекспира перед страстью невозможно устоять, ее не стесняются. Итак! – Она хлопнула в ладоши, и от этого звука мы все вздрогнули. – С этого дня изгоняем страх. Если вы прячетесь, хорошей работы не будет, так что вытащим наружу все уродство. Кто начнет?
Несколько секунд мы сидели в изумленном молчании, потом Мередит сказала:
– Я.
– Прекрасно, – ответила Гвендолин. – Встань.
Пока Мередит поднималась, я смотрел на нее с тяжелым сердцем. Она стояла посреди нашего кружка, переминаясь с ноги на ногу, пока не обрела равновесие, и убирая волосы с лица за уши – она всегда так делала, когда надо
