ответственными за то, что с ними происходит. Значит, и жалеть не за что. Выходит, Аннет права? Когда ж так случилось? Неужели я родилась такой бесчувственной? Нет, наверное, все началось с папы… Я тогда не сумела его пожалеть… И никто не пожалел меня… И… Впрочем, что теперь вспоминать! Прошлого не вернешь, надо жить сегодня, завтра… Сегодня… У меня уж больше нет сил, а еще может Гриша прийти… Или Петя… И надо будет с ними опять разговаривать… Уехать разве? Прямо сейчас… Взять вещи, сослаться на нездоровье…
Решившись, Софи взяла свечу и направилась наверх, в «свою» комнату, которую ей всегда отводили для ночлега в Гостицах. В комнате горничная Агаша стелила постель.
– Не трудись, Агаша, – сказала Софи. – Я сейчас уезжаю.
– Сейчас?! – изумилась Агаша и выпрямилась, уперев кулаки в крутые бока. – Почто ж так? Нехорошо задумали, барышня! Нехорошо! Гроза будет, у меня с утра все кости ломит. Да и ночь скоро… Нехорошо!
– Я ж не советуюсь с тобой, – Софи пожала плечами. Она знала, что прислуга в доме Неплюева относится к ней без особого уважения. Знатная барышня, которая выбрала долю нищей земской учительницы и тянет с выгодным замужеством, казалась им… глуповатой, что ли? Впрочем, у них свой взгляд на мир, и – Бог им судья!
– Я просто сообщаю, чтоб ты лишней работы не делала. Иди вниз, Агаша, вещи я сама соберу.
Когда Агаша ушла, и Софи принялась складывать нехитрые пожитки в кожаный саквояж, который всегда возила с собой, в дверь осторожно постучали. Неужто Гриша?! – нешуточно испугалась Софи. За дверью оказалась Ирен. Она стояла на пороге и молчала. В мерцающем свете свечей Софи разглядывала сестру. За последний год она вытянулась и, пожалуй, подурнела. Рукава синего домашнего платья с детскими оборочками были ей коротки. Нос казался слишком длинным по сравнению с невысоким лбом и небольшим подбородком. Губы, впрочем, были полные и яркие, красивой формы.
– Что ж, Ирен. Видишь, я уезжаю, – не выдержала Софи. – Голова ужасно разболелась. Боюсь припадка. Дома Ольга заваривает какую-то траву, мне сразу легчает. Придется ехать…
– Не ври мне пожалуйста, Софи, – голос у Ирен тоже сменился, стал низким и шел теперь словно откуда-то из оформившейся груди. – Я знаю: они тебя все вынудили. Но я – за тебя. Скажи: что мне делать? Я хочу ехать учиться, но они говорят: не надо. Есть учительница, и гувернер уроки дает, и фортепиано, и все… Модест Алексеевич… Он, знаешь, наверное, согласился бы. Он ведь хороший человек, добрый. Ты знаешь? Он не только с сыном, с нашими мальчиками занимается больше, чем папа. Я же помню все. А он радуется, говорит: наконец-то Бог семью послал. И дети сразу готовые. Я думаю, Аннет повезло. Правда. Если б со мной так, я бы постаралась его полюбить, понять, чем он живет. А Аннет себя изводит, от злости чахнет. Злится на меня, на тебя, на братцев, на Марию Симеоновну даже, что он с ней все время проводит…Бог
