перед эстрадой. Народу собралось поначалу немало, но поэт читал и читал, а ряды редели и редели.
Есенин бросил слушать сразу же. Время от времени он показывался под зеркальной аркой и подавал мне знак, чтобы я шла ужинать. Но слушателей оставались уже единицы: «многостульный пустозал», незаметно не уйдешь. А Сергей, возникая под аркой, все резче проявлял нетерпение.
Наконец он решительно подошел ко мне, взял за руку и увел во второй зал.
– Ведь вам не хочется слушать, зачем же себя насиловать?
Мои объяснения, что я-де не могу и не хочу обидеть Пастернака, Есенин начисто отверг.
– Сам виноват, если не умеет завладеть слушателем. Вольно́ ему читать стихи так тягомотно. Сюда приходят пожрать да выпить, ну и заодно стихи послушать.
Несет себя как личность
Теплой майской ночью мы идем вдвоем Тверским бульваром от памятника Пушкину. Я рассказываю:
– Встретила сегодня земляка. Он меня на смех поднял: живешь-де в Москве, а ни разу Ленина не видела. Я здесь вторую неделю, а сумел увидеть. Что же, Ленин им – экспонат музейный?
Есенин резко остановился, вгляделся мне в лицо. И веско сказал:
– Ленина нет. Он распластал себя в революции. Его самого как бы и нет!
Вместо ответа я прочла:
…вам я
душу вытащу,
растопчу —
чтоб большая! —
и окровавленную дам, как знамя.
Так, что ли?.. Из Маяковского. Не узнали?
Я нарочно поддразниваю спутника этим именем.
– Узнал, конечно… Из «Облака…» – И, возвращаясь к сути разговора, повторил:
– Ленина нет! Другое дело Троцкий. Троцкий проносит себя сквозь историю как личность!
– «Распластал себя в революции» и «проносит себя как личность»! Что же, по-вашему, выше? Неужели второе?
И слышу в ответ:
– Все-таки первое для поэта – быть личностью. Без своего лица человека в искусстве нет.
(Вот оно как! Политика, революция, сама жизнь – отступи перед законами поэзии!)
Сейчас, весною двадцатого, Сергей Есенин еще очень далек от замысла во весь рост дать в поэзии образ Ленина. Пройдут годы. Отойдет в глухое прошлое религиозный строй образов. «Распластал себя в революции!» Этой мысли своей поэт не отбросит. Но расценит по-новому. И мы прочтем в «Анне Снегиной»:
«Скажи,
Кто такое Ленин?»
Я тихо ответил:
«Он – вы».
Львов-Рогачевский
Лето двадцатого года. Сидим с Есениным у меня, в Хлебном, – кажется, по приезде его из Харькова. Сергей в разговоре помянул Львова-Рогачевского. Помянул, как мне показалось, уважительно. А я в ответ рассказываю о его литкружке, где некая «Каэль» (то ли Ксения, то ли Клавдия, то ли Львова, то ли Лаврова), дама в длинных локонах а-ля Татьяна Ларина с надменным лорнетом в руке, так строго спросила меня, написала ли я в жизни
