разлепил не то склеившиеся от гноя, не то просто смерзшиеся ресницы и увидел ее. Она стояла в трех шагах от него, смотрела с любопытством и опасливой настороженностью. Не приближалась.
В первый момент ему показалось, что это лисичка перекинулась по обычаю таежных оборотней и стала невысокой худенькой женщиной в штанах и кожаной куртке. «Нет, не может быть, тогда она была бы рыжей,» – рассудительно сказал он сам себе. У женщины были темные, коротко подстриженные волосы.
Сразу вслед за этим вспыхнула надежда, выбросила в кровь какие-то последние, резервные силы и вернула ему способность рассуждать практически здраво.
Она меня боится! – легко догадался он. Немудрено, ведь моя рана ей не видна, и она не знает, насколько я слаб и ни на что не способен. Она здесь, по-видимому, одна, ничего не знает о нападении разбойников и видит перед собой бородатого растерзанного мужика, неизвестно откуда взявшегося. Но кто она? Одета как самоедка, мешок, темные волосы, но черты лица совершенно европейские. Что она делает в тайге одна?
– Я ранен, – он хотел произнести это спокойно и четко, но тот хрип, который, извиваясь, выполз из его растрескавшихся губ, показался маловразумительным даже ему самому. – Там… многих убили… меня хотели добить. Я сбил их со следа, спрятался. Потом шел… полз…
– Вы – разбойник? Каторжник? – резко спросила женщина. Ее голос был похож на голос какой-то птицы. – Вас хотели убить – кто? Поселенцы? Рабочие? Казаки?
Понимая, что ближайшие минуты решают все в остатке его жизни, он собрался, как мог. Он понимал ее вопросы и должен был немедля ответить на них так, чтобы эта непонятная таежная женщина поверила ему сейчас, сразу. Никакой проволочки его тело, из которого по каплям утекала жизнь, просто не вынесет.
Он вспомнил то, что читал о Сибири в статистических сводках, рассказы, которые слышал уже по дороге сюда, строгие изучающие взгляды жителей притрактовых сел, оружие, которое, не прячась, хранилось в избах едва ли не напоказ. Крестьяне и сибирские поселенцы вели необъявленную, но постоянную, жестокую и кровавую войну за свое собственное выживание. За материальный достаток и здравый рассудок. В литературе, которую он читал, народную культуру и философскую мысль Сибири обвиняли в бедности и примитивизме. Смешно, ей-богу! 200 лет сибирской ссылки сделали свое дело. Кроме политических и административно-ссыльных, с которыми в Сибирь как раз и попадали культурные и образовательные идеи, по сибирским дорогам скиталось огромное количество (по некоторым данным, до 50 тысяч единовременно) лихих, озлобленных, потерявших себя людей. Разбойники всех мастей, беглые каторжники, случайные потомки сломленных когда-то судеб, не получившие в семье ни нравственного, ни какого либо другого воспитания. Все они не умели и не хотели трудиться, но желали есть, пить, одеваться, иметь какое-либо пристанище. Грабежи,
