его «бытия». Первая трезвая мысль… да не мысль, а так, малёхонькую, эдакую куцую мыслишку поймал Николай Васильевич в кадр собственного, нарождающегося из трехсуточного запоя сознания. В режиме «Non – Stop» он ее идентифицировал как: «Похмелье будет жёстким»
Николай Васильевич очень хорошо знал свой сорокалетний интеллигентный организм и в его способностях на фронтах борьбы с трудностями и лишениями похмельного синдрома никогда не ошибался. Сознательная трезвая жизнь в ближайшие 24 часа наполнится: головной болью, сухостью всего организма и отдельных его частей, тошнотой, рвотой, поносом, трясучкой не только ног, рук, головы, но и всего, что может трястись и вибрировать. Зубы уже зажили отдельной жизнью и норовили отбивать о край алюминиевой кружки то «Танец с саблями» товарища Хачатуряна, то ностальгически скатывались на исполнение Государственного Гимна СССР.
Тут надобно отметить, привычку пить воду из алюминиевой посуды Николай Васильевич приобрёл после следующего конфуза. Будучи в гостях у тёщи № 1, он, в состоянии похмелья нечаянно откусил изрядный шматок края фамильной чайной кружки тончайшего китайского фарфора. Не только откусил, но и с испугу от совершённого кощунства, проглотил ценный кусок. Этим он сразу и окончательно испортил чайный сервиз династии Цин и отношения с тёщей. После сей конфузии, Николай Васильевич пытался приспособить для удовлетворения посталькогольного зубодробительного сушняка эмалированную круженцию. Не помогло. Эмаль подлая скалывалась, больно впивалась и резала дёсна полного тёзки классика родной литературы.
Чего греха таить – рылся Николай Васильевич в своих генеалогических дебрях. Качественно рылся. Надеялся отыскать хотя бы сучок, указывающий на его родство с автором «Мёртвых душ». Не вышло. Заблудился во тьме веков, и понял – с великим писателем его роднит только нос. Это был НОС с большой буквы! НОСИЩЕ! НОСЯРА! Рубильник Днепрогэса! Такой НОС прилично носить армянину или еврею, ну хотя бы грузину. Он достался только классику, прибивающему острыми гвоздями юмора отдельные пороки российского общества к позорному столбу сатиры, и нашему герою. Он в сей час, стоически боролся с негативными явлениями собственного бытового пьянства.
Николай Васильевич, находился в абсолютном неглиже. На носу роговые очки на 2,5 диоптрии и на ногах разноплеменные носки. На левой ноге черный шелковый и красный из чистой козьей шерсти на правой. Более на голом теле не имел ничего. Даже увядшего фигового листочка.
Николай Васильевич спешно делил своё время титанической борьбы с похмельем, между туалетом и кухней. На кухне он жадно вкушал, то огуречно – капустный рассольчик, то кефирчик, то аспирин, то анальгин, то антипохмелин с минералкой. Время от времени наш герой замирал столбиком, как тушканчик в поле. Затем как-то не уверенно в начале, потом рывками, после лёгкой изящной рысцой, а финише стремительным галопом взлетал на унитаз. На нем он сполна рассчитывался полноценным поносом за чревоугодие и излишества трёхсуточного загула.
Дочитав до этого места записной критик наших радостных, светлых капиталистических будней поспешит заклеймить Николая Васильевича как маргинала и добровольного эмигранта в страну «Бомжатию».
Увы и Ах! Натуральная ошибочка вышла, и мы можем с полным правом свою оптимистическую фигу сунуть в их пессимистическую харю. Накося, выкуси!
Потому как интеллигентный организм Николая Васильевича проваливался в алкогольную депрессуху не чаще двух раз в год. Согласитесь, это гораздо реже запоев среднестатистического российского строителя светлого капиталистического будущего на необъятных просторах развалин развитого социализма. Ограничение в винопотреблении у Николая Васильевича образовалось (врать не будем!) не от высокой духовности товарища Гоголя, а по причине решительного отказа его собственной печени принимать на переработку любые виды алкоголя. Делала она это не из за какой – то исключительной вредности, а по причине серьёзной травмированности, полученной за годы студенчества.
В те далёкие годы у Коли Гоголя в заднице пышным цветом цвела берёзка романтики. Лавры великого педагога Макаренко не давали ему ни дня покоя. Полуголодная общежитская житуха, майонез с хлебом, «ДОШИРАК», ночные подработки, пиво рекой, брага ковшиками в течение четырёх лет низвергли некогда здоровущую печень высшего сорта в лоно инвалидности, а первая зарплата учителя повергла её в глубокое уныние и чёрную скорбь. Берёзка романтики «сеять вечное, доброе в юные души» стремительно съежилась, усохла и отвалилась сама собой. Уступила место здоровому практицизму. Николай Васильевич твёрдо уяснил для себя истину: в России за учительскую зарплату работают либо больные, либо фанатики – мазохисты. Первые не могут себе заработать на пропитание даже крохи, кроме как учительствовать. Вторые не могут жить без ежедневной дозы изнуряющего труда на ниве просвещения.
Отечественная система народного образования лет 70 находится в состоянии постоянной тяжёлой беременности школьными реформами.
Её трахают все, кому не лень, а она, дура не научилась предохраняться
