было четверо: Сверре, Хьелль Арне, Лукас и Финн. Я не мог заставить себя поднять глаза к его большому окну, хотя знал, что он там стоит, стоит у окна и взглядом ищет меня, хочет, чтобы я на него посмотрел; но я не смог, и все. Однако пусть я и не смотрел в его сторону, когда садился в “опель”, перед моим внутренним взором постоянно всплывало его лицо, его карие глаза, такие беззащитные, что у меня слезы выступают, стоит мне их представить.
Я заставил себя сосредоточиться на вождении.
Дальше обычная предотъездная суматоха: поспешные сборы, “пока” мальчикам и Вибеке, почти двухчасовая поездка до аэропорта, сначала по сельским угодьям, ближе к городу – по автомобильным пробкам, потом перелет в Лондон, прямой автобус от Хитроу или через Гатвик, заселение в отель, пара бутылочек пива – и в койку, набраться сил перед событиями следующего дня.
Поездка со Стейнаром прошла совсем иначе, чем с Бьерном. Был бы рядом Бьерн, мы бы все время обсуждали “Вест Хэм” и Премьер-лигу на том экспертном уровне, который был нам вполне доступен: мы разбираемся во всем. Мы знаем, какие команды и игроки на данный момент в форме, мы держим в голове результаты всех предыдущих матчей, мы умеем анализировать тактические построения и схемы, мы проводим исторические аналогии, и пусть это кому‐то покажется смешным, но вести беседу на таком уровне офигительно клево. Футбольным болельщикам свойственна такая же спаянность, как коллекционерам фарфора, физикам-ядерщикам и любителям поэзии. Радость разделенного знания, разделенного увлечения, пребывания в том же мире.
Стейнар, как выяснилось, был никчемушным болельщиком. Он навязался в поездку как фанат “Эвертона”, но это было громко сказано: он оказался из тех, что трезвонят о том, что болеют за такую‐то команду, но на самом деле им по большому счету все равно. Может, когда‐то в юности такие и питали чувства к “своей” команде, но теперь от любви осталось всего ничего, они практически не помнят ни лиц, ни имен игроков.
Все это обнаружилось, только когда мы уже летели в Англию и я, получив от стюардессы баночку пива, принялся прикидывать возможные стратегии игры, подготовленные “Вест Хэмом” и той командой, которая приедет к ним на матч. Мы с Бьерном всегда обсуждали в поездках такие вещи. Стейнар тоже взял пива, но он не знал, ни кто такие Харри Кейн или Энди Кэрролл, ни что мы называем “Вест Хэм” “Молотками”. Мало того, он не знал даже, что “Шпоры” – это “Тоттенхэм”.
Сегодня стоит поразмыслить над тем, почему я раньше не придал этому значения.
В полете я об этом не думал, но помню, что эта мысль посетила меня, когда мы в пятницу вечером собрались ложиться спать, пропустив по нескольку кружек пива в пабе по соседству. Я трепался напропалую, он же был молчалив, а в какой‐то момент и вовсе отвлекся.
“Бред какой‐то, – подумал я, – вот он лежит тут рядом в номере на двоих, утром нам на матч к 12:45, а он в футболе ни шиша не сечет”.
Но я отбросил эту мысль, легко, как что‐то естественное, приняв желание Стейнара взять и на голом энтузиазме махнуть за компанию в поездку.
Я заснул.
Среди ночи проснулся.
