не хочешь ли спасти (даже) – не ополченцев в Красном Лимане или заживо сожжённых в Одессе, а хотя бы погибшего оператора-телевизионщика Анатолия Кляна? Согласись, человек очень достойный.
– Согласен, – сказал Перельман.
Малец тотчас замер.
– Человек очень достойный, – сказал Перельман.
Малец усмехнулся (без малейшего разочарования):
– Всё-то ты знаешь и понимаешь, и провидишь.
Перельман не ответил. Он смотрел на советский Крещатик. Который тоже был воображаемым и (почти) не реальным.
– Когда лукавый протянет тебе два сжатых кулака и предложит выбрать, не выбирай, – сказал малец.
Малец тоже был (почти) – воображаемым. Стоило дать ему другое имя (не Малец и не Эрот) – например, переменив пол: «какая-никакая» Дульсинея. Тогда бы он ничуть (помятуя его появление в ресторане) не напоминал о Хельге.
Мальчик качнул головой:
– Назад пути нет, – и внезапно перешёл на «вы»: то ли – «младенец» Эрот вернулся в детство, то ли (ему, Перельману) – напомнил о бесполезной множественности версификаций.
Они всё еще шли по Крещатику. Перельман помнил лишь небольшую его часть. Там (в этой части) они всё время и находились.
– Если вы (всё же) вернётесь назад, жизни у вас всё равно не будет: теперь вы узнали её непрочность. Или опять спрячетесь в искусственную нирвану? Но здоровья у вас много: сразу – умереть не выйдет, а потом – ваши версификации опять вас настигнут.
Малец помолчал. Потом подытожил:
– Только сил у вас тогда будет уже меньше. Намного меньше.
– Я прекращу версифицировать.
На эту глупость ответа не последовало. Версификации нельзя было убить. Они и так не совсем (более чем) живые: ушли за пределы скудного бытия (создали иллюзии выбора, бессмертия и неуязвимости).
На сказанное Перельманом Малец не отреагировал, сказал другое
– А не пора ли приступить к действию. Совершить какие-никакие телодвижения, – сказал мальчик.
– Хорошо.
– Сделано!
Крещатика не стало. Не стало советских украинцев вокруг. Перельман оказался в допросном подвале, возможно, где-то в Днепропетровске или Одессе июня 2014 года.
Прошлого Перельмана тоже не стало. А нынешним Перельманом готовились побеседовать двое нынешних Украинцев.
Перельман был беспомощен, а они были непобедимы.
– Смотри, – сказал ему римский мальчик (сам, замечу, сделавшийся невидимым), – Я мог бы опять натравить на тебя женщину Хельгу и даже дать ей прекрасное имя Дульсинея. Я мог бы поместить тебя в автобус с матерями солдат, который расстреливают украинские военные. Или ты стал бы смертельно раненым оператором и до последнего держал бы в руках камеру, понимая: уже не удержишь.
Здесь невидимый римский мальчик невидимо усмехнулся:
– Ты думаешь, эти фашисты непобедимы? Нет, это
