но в глазах таится что-то колючее. Немудрено, что они не очень-то и волновались за нее, пока среди пленников не оказался Варда Малеил.
Светорада стала объяснять, что ходила в предместье с Дорофеей, где они по чистой случайности оказались на пути взбунтовавшихся славян. Но осеклась и, поглядев в потемневшие страдающие глаза Ипатия, сказала:
– Я убедилась, что твой сын и впрямь ненавидит меня, но самим Иисусом Христом умоляю: что бы он ни говорил про меня – не верь его словам и наветам. Я чиста перед тобой!
Она знала, как для Ипатия важны ее чистота, ее верность. Видимо, он многое передумал за время ее пребывания во дворце Святого Маманта среди людей с Руси. Однако слова Светорады, блеск в ее глазах успокоили его. Он перевел дыхание, вновь обнял ее.
– Я верю тебе, моя янтарная девочка. – И шепнул совсем тихо: – Но я опасался, что ты оставишь меня и уйдешь с ними.
А ей вдруг стало так тоскливо от его слов.
Дома Дорофея просто кинулась своей госпоже на шею.
– Ночи и дни с колен не вставала, молила за вас Пречистую!
Светорада растрогалась. Надо же, ее ворчунья Дорофея – и такая преданность. Нет, все-таки ее дом уже здесь, в Константинополе.
Сила, поев и переодевшись, куда-то ушел. Вернулся поздно, мрачный, подавленный. Разыскал хозяйку, которая успела привести себя в порядок и теперь чинно сидела с вышиванием, слушая читавшую ей из псалтыря Дорофею. Сила молча ждал, пока наставница окончит, но не дождался и, перебив чтицу, сказал на славянском:
– Наших выпустили из Золотого Рога, как и было обещано. Но за ними вскоре отправили несколько больших дромонов.
Дорофея недоуменно переводила взгляд со Светорады на Силу, потом как ни в чем не бывало, продолжила чтение.
Через несколько дней Сила разузнал для хозяйки еще одну новость: боевые корабли ромеев пожгли уходящие русские суда греческим огнем. Только паре из них удалось избежать гибели и уйти на Русь.
Глава 5
В великой константинопольской Софии шло торжественное богослужение.
– Паки и паки миром Господу помолимся! – высоким сильным голосом выводил молодой архидиакон.
– Господи, помилуй! – привычно отзывались певчие.
Службу проводил с соизволения патриарха Николая архиепископ Кесарии Капподакийской Арефа.
– Яко Твое есть царствие, и сила, и слава, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веко-о-в! – раздавался под сводами его голос.
Патриарх Николай, находясь в реликварии[60], следил за Арефой. Усмехнулся пренебрежительно в бороду. Такая улыбочка не совсем шла владыке константинопольской церкви – разрушала созданный им образ достойного и мудрого служителя Господа, однако сейчас его никто не мог видеть. Никто, кроме императорского спальника Мануила Заутца, смиренно стоявшего неподалеку от владыки. Но этот возвеличенный по протекции Николая дальний
Реликварий – хранилище святых мощей, деталей одежды, иных священных предметов.
