людей простого бытия.Затем наказывать виновных, несогласных
Их в этом правда, истина их вся.
Почувствовать обиду
Или послать проклятие —
Большая пропасть между первым и вторым
Пусть он узнает о страданиях и несчастьях,
Узнает от тебя вершителем каких бесчестий был.
Волна плеснула ей в рот солёной воды и сразу припомнились слова Биатрис: «Только те избрали океан, кто сами были им выбраны.»
Кэйт поняла, что переусердствовала в потворстве своему настроению:
– Избранники не жалуются, они оставили за спиной нечистый постоялый двор жалоб!
По возвращению на берег она поехала к Ульрике, чтобы расставить все точки. Ули, не взирая на внешнюю краткость, всегда говорила открыто: если больно, она вслух и громко выражала свои чувства, чтобы мужчина поимённо знал каждый нерв, который изуродовал. Кэйт следовало наперед учесть убеждения Ульрике, а не искать успокоение у железной русалки, сторонницы пути захвата. Та одну за другой хотела собрать в себе недостающие стихии, устроить ураган, пожечь селения…
«Может могущество и подходит Ульрике – наследственной русалке, но мне-то что делать? Какой прок от стихий, если они не могут исправить единственного человека». Выйдя от повелительницы стихий, Кэйт вздохнула и направилась добиваться правосудия в место где ее гордость одно за другим терпела поражения.
Юрист открыл дверь и его взору предстало бледное лицо с распухшим носом и красными ободками вокруг век, а глаза влажно блестели. Он попятился назад, своей фигурой прикрывая неубранный стол, Кэйт запросто могла вернуться к своим рыданиям, увидев как на её с трудом собранные документы разлили кофе. «Что, стукнулась? Колесо пробило? В чем дело?» – роняя голос, спросил Дитер, девушка догадалась, что её растрёпанный вид сбил надменный тон хитреца.
– Я чувствую обиду, хоть и с виду … – сообразив, что пошли стихи, она стала рыться в сумочке в поисках блокнота, нужно было не упустить момент. Кэйт бухнулась за стол, подвинув пахнущие кофе бумаги и застрочила:
…Скрываю маской подчинения, но внутри,
Где чувства обитают, в их сплетении
Огонь горит, пылает жар печи.
Но бренный трон, сплав чувств земных и мыслей
Покинут мною, миновала их предел,
На ветвь высокую душой взлетела с песней
О том кто дорог мне, кто солнце,
Бог небесных тел.
– Эй, довольно Востока! Ты не Шехерезада, я не падишах, – проговорил поглядывающий через плечо Дитер, – Ход неплохой, но для 13—14 века. Твои потусторонние предводители меня нахально мнут, чтобы помягче было жевать – с чего это вдруг я стал и хорошим, и лучезарным? Теперь их манифест добрался до утверждения, что Дитер такой, какой есть, и это тоже стильно. Но доложи им, – Дитер поднял глаза
