ухмыляясь, сказал:
– Видал, Валек, он уже в курсе. – Затем снова повернулся к Боровскому: – Слушай, зёма, а ты часом не чурка?
– Я? – Боровский удивленно обвел взглядом дедов и растерянно ответил: – Да вроде нет.
– «Вроде», – передразнил Рябой. – А че имя такое тухлое?
– Нормальное, – пожал плечами Боровский. И объяснил: – Это немецкое имя. Был такой писатель Генрих Манн.
– Как сказал? – насторожился Рябой. – Шман?
– Манн, – поправил Боровский. – И еще был Генрих Бёлль.
Прыщавое лицо Рябого вытянулось.
– Вот ни фига себе, зёма, – возмущенно проговорил он. – Ты че, бля, в натуре, матом на деда ругаешься? Валек, слыхал, как он на меня наехал?
– Я не наезжал, – угрюмо ответил Генрих. – Это такая немецкая фамилия – Бёлль.
Тут Валек, хранивший до сих пор молчание, сказал ободряющим голосом:
– Да ты не боись, Бёль. Мы ребята смирные, обижать не станем. Пойдем с нами, мы уже все приготовили для боевого крещения.
Генрих вздохнул и поднялся с кровати.
В туалете было светло, прохладно и грязно. Семеро дедов в майках и штанах смолили сигареты, насмешливо поглядывая на пятерку «духов», жавшуюся в трех шагах от них.
В пятерку, кроме Генриха, входили Алик Риневич и еще три паренька; причем один из этих пареньков – высокий, тонкий, большеглазый – стоял, обхватив себя руками за плечи и гордо подняв голову. Звали этого парня Леня Розен. Всю дорогу до Ташанты он держался от других новобранцев особняком, был задумчив и молчалив.
– Ну че, пацаны, – заговорил Рябой, обращаясь к новобранцам. – Начнем, а?
Деды бросили окурки в унитаз и повернулись к «молодым».
– Так, – сказал Рябой (он явно был в этой компании за лидера), – начнем с… – Он обвел взглядом пугливо жавшихся новобранцев, усмехнулся и указал пальцем на Алика Риневича, – …с тебя, белобрысый. Ну-ка, выйди из коллектива.
Алик послушно сделал шаг вперед.
– Молодец, – кивнул Рябой, повернулся к дедам и спросил: – Кто займется этим?
– Я, – сказал Валек и медленно, враскачку двинулся к Риневичу.
– Повернись спиной, – на ходу скомандовал Валек.
Алик нахмурился. Ему не понравились ни тон деда, ни его приказ. Сердце Алика учащенно забилось, но он сделал над собой усилие и спросил, стараясь, чтобы голос звучал твердо и уверенно:
– Зачем?
Валек сплюнул на кафельный пол и гортанно проговорил:
– Ну повернись, повернись. Че ты, в натуре, стремаешься? Не съем же я тебя.
Еще секунду Алик стоял в прежней позе, затем, видимо решив пока повиноваться, пожал плечами и повернулся к Вальку спиной.
– Вот так, – одобрил Валек. Он протянул руку, и один из дедов вложил в нее широкий солдатский ремень с сияющей медной пряжкой.
– Теперь снимай трусняк и становись раком, – скомандовал Валек.
– Чего? – не понял
