в этом все дело.
– Бисмилляхи рахмани рахим, – тихо произнесла я почти себе под нос.
Именно с этих слов мусульманам положено начинать употребление пищи. Это наш вариант молитвы, которую христиане произносят за столом, взявшись за руки. Так мы благодарим Бога за еду. Считается, что любая трапеза, которая не начинается с этих слов, проходит в компании уплетающего за обе щеки Сатаны. Но стоит их произнести, как он громко и смачно выблевывает все, что успел проглотить, и снова остается голодным. В детстве меня это всегда смешило, и я громко кричала в пустоту: «Так тебе и надо!»
И наш сегодняшний завтрак, как всегда, начался именно с этих слов.
У меня совсем не было аппетита, но, дабы подкрепиться перед тяжелым и стрессовым днем, я насильно запихивала в рот кусочек катаефа[1], испеченного мамой еще в шесть утра. Наверняка мой невеселый вид не остался незамеченным, раз папа поглядывал в мою сторону целых полчаса, а потом вдруг начал спрашивать:
– Все в порядке? Выглядишь задумчивой. Чересчур задумчивой.
– Она просто немного волнуется из-за новой школы, – ответила за меня мама, стоя у плиты и продолжая готовку.
Я промолчала: все и так было ясно.
С громким шумом на кухню вдруг влетел мой двенадцатилетний брат – единственный ребенок на всем белом свете, которого я искренне любила. Каштановые волосы, которые достались ему от папы, торчали во все стороны, извещая всех о том, что их обладатель ванную комнату еще не посещал. Он метнулся к холодильнику, только появившись на кухне, и достал пакет молока.
– Кани, садись за стол и позавтракай с нами, – недовольно протянула мама. – И скажи пару ободряющих слов своей сестре.
Кани устремил взгляд небесно-голубых глаз на меня и улыбнулся самой успокаивающей улыбкой на свете.
– Все будет в шоколаде, сестренка, – произнес он громко, словно читая стихотворение в переполненном зале. – Я уверен, что ты волнуешься зря.
– Я не волнуюсь, – запротестовала я, нагло пытаясь обмануть саму себя. – Возможно, совсем чуть-чуть.
Мама взглянула на черный шарф, покрывающий мои голову и шею, и ей все стало понятно за считаные секунды.
Да, признаваться я не хотела ни в какую, но волнение мое было вызвано именно этой тканью, закрывающей волосы от чужих глаз. Я понятия не имела, как примут меня новые одноклассники, как отреагируют учителя и все остальные американские подростки, и оттого напрягалась при мысли о том, как вхожу в здание школы и тут же становлюсь объектом внимания десятков любопытных глаз.
Хотя нет, я прекрасно знаю, как они отреагируют.
«Если решишь самоликвидироваться, делай это подальше от нас». Потом последует смех, будто это действительно смешно.
Или немного иначе. Например: «Из каких ты террористов? Афганских? Или иракских?».
Вот что они, скорее всего, скажут.
– Адиля, – начал папа осторожно, заметив, как мы с мамой многозначительно переглядываемся, – может, ей как-то иначе завязать платок? Как-то более незаметно. Словно это простое украшение или женский аксессуар.
Мама лишь набрала в легкие побольше воздуха, но промолчала. Вероятно, ей казалось, я способна сама отвечать. По ее лицу я даже успела решить, что она кивнет, согласившись с мужем.
Но вот чему меня учили, так это тому, что я достаточно взрослая, чтобы самой решать, как распоряжаться своей внешностью. Так что молчание и смирение было не про меня.
– Пап, я не хочу его снимать или надевать как-то иначе, – сказала я нарочито серьезным тоном. – Не хочу изменять своей религии из-за кучки дураков.
Мама взглянула на меня почти с гордостью, и я тоже почувствовала гордость за саму себя. И все же она вполне могла согласиться с папой, если бы я не настояла на своем.
Никто никогда не заставлял меня надевать хиджаб[2]. Но как же велика проблема, которая исходит от тех, кто не верит этому. Многие с пеной у рта, стоя с плакатами с многозначительно громкими надписями вроде «Нет исламу в Америке!» или «Угнетение прав женщин в мусульманской религии», любят вопить: «У них нет никаких прав! Все эти тряпки – желание их отцов и мужей, а если они не соглашаются, их жестоко избивают!» Ты отвечаешь: «Я надела платок с любовью и по собственному желанию, даже зная, на какие риски иду». Но никто к тебе не прислушивается. Все хотят оставаться при своем. Всем все равно на твою правду.
Вот я и научилась помалкивать, никому ничего не доказывая.
Впервые я примерила платок, когда мне было пятнадцать, очарованная знакомыми девушками в хиджабах. Мне нравилось то, как загадочно они выглядели, как грациозно
Арабские блинчики. Их выпекают только с одной стороны, а затем склеивают в виде кулечка и наполняют начинкой.
Исламский женский платок, скрывающий волосы и шею. Но часто под словом «хиджаб» также подразумевают разные виды мусульманской одежды.
