он.
– Ага. Я из маленького вонючего города на юге. Или, скорее, из конченого города.
– Ты из конченого города, а я из задроченной деревни.
– Задроченный – не замоченный, – нашелся я.
– Ха-ха-ха! Как ты это придумал?
– Сам не знаю, – ответил я, – просто в голову пришло.
– Да, ты и правда писатель. – Он откинулся на подушки и, закинув ногу на матрас, выпустил в потолок дым. – А какой ты был в детстве?
– В детстве?
– Ну да, когда маленький был, – какой?
Я пожал плечами:
– Да не знаю. По крайней мере, помню, я часто скулил.
– Скулил? – Он расхохотался так, что закашлялся.
Смеялся он заразительно, смех перекинулся и на меня, хоть я и не понимал, что его насмешило.
– Ха-ха-ха! Скулил!
– А что? – не понял я. – Так и было.
– Это как же? – Он выпрямился. – Ы-ы-ы-ы-ы-ы – вот так, что ли?
– Нет, скулил в смысле ревел. Или, по-простому выражаясь, плакал.
– А-а, вон оно что! Ты в детстве плакал! А я-то решил, что ты правда скулил!
– Ха-ха-ха!
– Ха-ха-ха!
Отсмеявшись, мы замолчали. Я вдавил окурок в пепельницу и закинул ногу на ногу.
– А я в детстве старался быть один, – сказал Мортен. – В школе только и мечтал свалить оттуда. Поэтому на самом деле это потрясающе – что я сижу вот тут, в собственной халупе, хоть она и жутковатая.
– Есть такое, – поддакнул я.
– Но юридический меня слегка пугает. По-моему, это не мое.
– Ты же только в понедельник учиться начал. Рановато еще говорить, не?
– Пожалуй.
В коридоре хлопнула дверь.
– Это Руне, – сказал Мортен. – Все время моется. Невероятный чистюля. – Он снова засмеялся.
Я встал.
– Я с ней в семь встречаюсь, – сказал я, – мне еще надо кое-что успеть. А ты идешь сегодня куда-нибудь?
Он покачал головой:
– Нет, почитаю.
– Юриспруденцию?
Мортен кивнул:
– Удачи тебе с Ингвиль!
– Спасибо!
Я поднялся к себе. Вечер за окном стоял на редкость светлый, за деревьями и крышами домов проглядывало алеющее небо, а ближе ко мне на нем чернели слои облаков. Я поставил старые синглы Big Country, съел булочку, надел черный пиджак, переложил туда ключи, зажигалку и монеты из карманов брюк, чтобы они не оттопыривались, убрал пачку табака во внутренний карман и вышел на улицу.
Войдя в «Оперу», Ингвиль заметила меня не сразу. Она сделала несколько шагов и нерешительно огляделась. На ней был белый свитер в синюю полоску, бежевая куртка и синие джинсы. С первой нашей встречи волосы у нее успели отрасти. Сердце у меня так заколотилось, что стало трудно дышать. Наши взгляды встретились, но зря я надеялся, что Ингвиль просияет от радости, – она лишь слабо улыбнулась, и все.
– Привет, –
