ишней опасности. Но есть ли хоть что-нибудь, что ее в себе не таит? Маркус сомневался. Он шел по жизни, как по канату.
Общался он исключительно с Сигмундом, как это ни странно. Сигмунд был самым высоким и способным мальчиком в классе. Отец Сигмунда был математиком, и Сигмунд потряс весь класс сочинением о происхождении Вселенной. Он написал о Большом взрыве, черных дырах и сжатой Вселенной так естественно, будто это было описанием поездки на Канарские острова. Кроме того, он читал книги по-английски. По меньшей мере четыре девочки в классе были тайно влюблены в Сигмунда, а тот воспринимал это с величайшим спокойствием.
– Смотри, Муна уставилась на тебя, – прошептал Маркус однажды, когда они прогуливались на перемене, потому что Сигмунд и Маркус не ходили – они прогуливались взад-вперед по школьному двору.
– Нет, – медленно проговорил Сигмунд. – Скорее, она уставилась на тебя.
Тогда Маркус покраснел и наклонил голову еще ниже к земле.
– Этого-то я и боялся, – прошептал он.
– Если девчонки таращатся, надо таращиться на них в ответ, – сказал Сигмунд, – тогда они в два счета перестанут.
– Тебе легко говорить. Ты выше ста семидесяти. А я всего сто пятьдесят.
– Да, – сказал серьезно Сигмунд, – наверно, я остановлюсь только на трех метрах.
– Тогда ты попадешь в Книгу рекордов Гиннесса, – ответил Маркус.
– Не хочу в Книгу рекордов Гиннесса. Хочу стать астрофизиком.
Маркус понятия не имел, что такое астрофизик, но он не понимал, почему это должно помешать Сигмунду попасть в Книгу рекордов Гиннесса, и высказал свое соображение.
– Сколько, по-твоему, астрофизиков записано в Книгу рекордов Гиннесса? – спросил Сигмунд.
– Не знаю.
– Ни одного.
– Значит, ты будешь первым.
– Если я буду три метра ростом, у меня не будет времени, чтобы стать астрофизиком. Мне будут постоянно мешать. Привет, Муна! – крикнул он.
Муна посмотрела на них. Она встретилась взглядом с Сигмундом и покраснела.
– Сильно занята, Муна?
– Чего?
– Ты подготовилась к контрольной по истории?
– Я… Я не знаю. А что?
– Ну если ты не подготовилась, как же ты можешь тратить время на то, чтобы так глазеть на Макакуса.
Муна покраснела еще больше, открыла учебник, который она держала, и притворилась, будто читает изо всех сил.
– Вот как надо ставить на место неподобающих девиц, – сказал Сигмунд.
– Я не могу. Послушай. Тебе обязательно звать меня Макакусом?
– Тебя же все Макакусом зовут.
– Да, но ты можешь называть меня Маркусом.
– Я ведь твой друг?
– Да.
– Именно поэтому я зову тебя Макакусом, – сказал серьезно Сигмунд, – остальные все равно тебя так зовут. А когда я тебя так называю, это уже не кличка. И ты к этому привыкнешь.
– Нет, не привыкну.
– Откуда ты знаешь? Я только что начал тебя так называть.
Подобные дискуссии Маркус и Сигмунд могли вести часами. Они могли углубиться в самые невероятные доводы, которые приводили к самым непредсказуемым выводам. Никто, даже они сами, не понимали почему они подружились. Они отличались, как небо и земля, и, может быть, подружились именно поэтому.
Маркус жил в красном деревянном доме в паре километров от школы. Они переехали из центра города два года назад, после смерти его матери. Теперь они с отцом жили одни. У него не было братьев и сестер, но у него была фантастическая коллекция автографов. Маркус охотился за автографами. Настоящими автографами. Ему было слишком страшно просить у известных людей автограф, если он встречал их на улице, поэтому он писал письма. Сотни фантастических, хорошо написанных писем, полных слепого восхищения. Он сидел, склонившись над бумагой, с карандашом в руках, и весь его страх как ветром сдувало. И, самое странное, он вживался в придуманные образы настолько, что почти верил тому, что писал, хотя врал безбожно. Без тени смущения он мог написать известному поэту:
Уважаемый Улаф Стайнгримссон!
Я сижу в кресле-каталке, вся в слезах. Я вдова восьмидесяти четырех лет. К сожалению, я почти ослепла и не могу читать Ваши стихи сама. Но я попросила моего внучка, кудрявенького Маркуса Симонсена, читать их вслух. Должна признаться, что они чертовски хороши. Раньше мне больше нравился Александр Пушкин, но теперь Вы стали моим любимым поэтом. Дело в том, что маленький Маркус
