от подобных ран. Вот почему нужно чисто. Целься в грудь, в живот, да хоть в жопу – куда хочешь, лишь бы рану можно было закрыть балахоном.
– Тогда… пятнадцать лет. Нет, тридцать лет.
– Двадцать восемь. И напиши, что он работал на конюшне с жуками и лошадьми.
– Готово, босс.
Темса постучал тростью по земляному полу.
– Ну что ж, мои новые тени, спокойной ночи. Мы снова встретимся в рыночный день.
Люди один за другим вышли в коридор, бормоча, что сегодня вечером они хорошо поработали. Я следил за ними до тех пор, пока последнее одеяние не исчезло из виду, а затем нашел каменную стену в задней части клетки, подальше от меди, и начал биться об нее головой. Удары были больше похожи на мягкие шлепки, и никак не помогали справиться с раздражением. Стена не причиняла мне боли, а лишь сдержанно сопротивлялась. Я не был призраком из старых сказок, который может проходить сквозь двери и стены: реальность ограничивала меня так же, как и раньше.
Мысль о собственной неуязвимости ободрила меня, и я повернулся к своему убийце. Он ссутулился и смотрел на меня, стиснув кулаки. Он видел мое «выступление», и, несомненно, был так же, как и я, разочарован своим бедственным положением. Блеск в его глазах подсказал мне, что он возлагает всю ответственность на меня, словно это я виноват в том, что он меня зарезал. Если бы он мог убить меня во второй раз, то я бы уже превратился в синеватое облачко. Но сейчас его ярость была бессильна.
Я покачал головой, глядя на него, а затем нашел место, где можно побыть одному, и обхватил руками лодыжки, приняв позу, в которой уже находились все остальные. Положив подбородок на холодное желе, в которое превратились мои колени, я уставился на свою новую кожу. Пары сохранили форму, которая была у меня при жизни. Каждый выступ, каждая грань и черта сохранились, только теперь они стали мягче и превратились в голубой туман. Мой обширный живот все еще выступал вперед, и (что отчасти меня порадовало) у меня даже сохранились член и яйца. Однако я подозревал, что после смерти они будут столь же бесполезны, как и при жизни.
Мой туман слегка светился и тек, словно кровь в теле. Когда я двигал рукой, моя форма растягивалась и дрожала, подобно огню свечи на ветру. Мои раны в груди казались чуть белее, чем остальное тело; я предположил, что так же выглядит и шея. Я потрогал их, но боли не почувствовал, даже когда палец наполовину исчез в грудной клетке.
Когда этот осмотр стал мне невыносим, я попытался заснуть, но оказалось, что сон – роскошь, которая доступна только живым. Поэтому я, как и любой человек, оказавшийся в таких жутких обстоятельствах, стал размышлять о том, что мне следовало сделать по-другому.
Я заново прокрутил в голове всю погоню, проклиная себя за то, что не свернул тут налево, а там – направо. Я изобретал хитроумные приемы, с помощью которых можно было направить нож нападавшего на него самого. Я сочинял остроумные реплики, которые мог произнести перед своей кончиной. Я даже думал о том, как бы я рассказал о встрече со смертью своему таинственному работодателю из Небесной Иглы. Все это отвлекало и утешало
