Мендоса, заменивший моего отца в свете его прегрешений. За мной пристально наблюдали несколько пар черных глаз, принимая меня – впервые за последние семь лет, признавая своим человеком.
Я знал, чего они ждут: что я займу место Тити.
Но разве это было возможно? Я стал священником. Я пошел по пути, намеченному мне Тити и мамой: я не пал жертвой за десять лет войны – ни от гангрены, ни от штыка гачупина[14]. Я отвлек от себя внимание Инквизиции и стал человеком церкви.
Они научат тебя тому, что мне неведомо, говорила Тити много лет назад, провожая меня в путь до семинарии. К тому же – в глазах ее сверкал лукавый блеск, а ладонь хлопала меня по груди, прямо по тому месту, где жила и клубилась вокруг сердца тьма, – разве там у тебя не выйдет укрыться?
Люди Сан-Исидро нуждались в чем-то большем, чем в очередном священнике. Им нужна была моя бабушка. Так же, как и мне. Мне недоставало запаха соснового мыла, что всегда исходил от нее, мягких на ощупь ладоней, покрытых венами, и бугристых пальцев и запястий, которыми она собирала белые волосы в косу или измельчала в ступке травы, чтобы излечить боль одного из членов семьи.
Мне недоставало озорного огонька в ее глазах, который унаследовала моя мама, Люцеро, а мне оставалось об этом лишь мечтать. Иногда мне недоставало даже ее невыносимо таинственных советов. Я хотел, чтобы бабушка показала мне, как быть и священником, и ее наследником, как заботиться о ее пастве и спокойно отводить испепеляющие подозрения падре Висенте. Но бабушки уже не было в живых.
Я закрыл глаза. Шествие остановилось у парадного входа в церковь.
Прошу. Молитва моя была обращена к небесам, к Господу и к духам, что почивали в недрах холмов, окольцовывавших долину. Я больше не знал, кому молиться. Укажите мне путь.
Открыв глаза, я увидел, как падре Висенте пожимает руки и благословляет нескольких землевладельцев. В своих шелках и изящных шляпах, ярко выделяющихся на фоне толпы, они напоминали павлинов, бродящих по городу во время голода. Старые хозяева асьенд Окотопек и Алькантарильи снимали шляпы, кланяясь падре Висенте, а их светловолосые жены и дочери сжимали руки священника в своих, облаченных в перчатки. Разрушительные последствия войны не обошли даже землевладельцев. Их сыновья отправились сражаться за гачупинов, за испанцев, и в деревнях остались только старики да мальчишки, которым предстояло защищать имения от повстанцев.
У единственного молодого человека в их компании были светло-каштановые волосы и пронизывающие голубые глаза; его лицо, подобное святому, напоминало вырезанную и расписанную для позолоченного ретабло статую. Он стоял поодаль от остальных и встретил бурное приветствие падре Гильермо расчетливой полуулыбкой. Мне потребовалось всего мгновение, чтобы понять, почему его лицо кажется мне таким знакомым.
– Дон Родольфо! – крикнул падре Гильермо.
То был не кто иной, как сын старого Солорсано. Предположительно, он стал
Гачупины – так называются в Мексике родившиеся в Европе белые, в отличие от родившихся в Мексике потомков белых (креолов).
