в Бильбо, пожалуй, самом неприглядном городке Америки. Родители поселились в одноэтажном домике с пологой односкатной крышей (кстати сказать, лет с десяти Тереза бросила называть его «своим», переименовав в «дом родителей»). Штукатурка на стенах, на кухне – мебель из белого пластика с золотой лепниной и обшитые фанерой шкафы. Перед домом раскинулась зеленая лужайка, а границы их собственности отмечал забор из железной сетки.
Теперь, став докой в гостиничном бизнесе, Тереза сравнивала родные края с «Холидей инн», где все поделено на одинаковые отсеки, а жилое пространство безжизненно, стерильно и начисто лишено очарования. Подростком она брела домой из школы мимо череды одинаковых домов и дворов, поражаясь, что люди согласны так жить. А потом поняла: это сознательный выбор – существовать в безликой некрасивости. И на это, думала она, у них есть причины. Ее район нельзя было назвать уродливым, ведь даже в уродстве есть что-то интересное. Наверное, самым подходящим словом для местечка ее детства было «неживописный». Ей казалось, что в таком месте, среди бело-черного пластика с золотой лепниной, вряд ли могло случиться что-нибудь замечательное и романтичное.
В восемнадцать лет она покинула родные края и устремилась на Манхэттен с его цветами и контрастами, где красота соседствует с уродством. Отучившись год в колледже Хантера, Тереза с треском вылетела оттуда, поскольку не корпела над книгами, а часами бродила по городу. Исходила Чайна-таун, Челси, Клинтон, Саттон-Плейс, Верхний Вест-Сайд и Гарлем. Когда родителям стали приходить ведомости с плохими оценками, они уговаривали ее вернуться в Бильбо и перейти в колледж Кати Гиббс, но Тереза не послушалась и подыскала себе работу официанткой в немецком ресторане на пересечении Восемьдесят шестой и Йорка. Пожилые толстяки восхищались цветом ее волос и не скупились на чаевые. Она немного подкопила и отправилась на лето к подружке, чьи родители обитали в летнем домике на острове Нантакет.
По красоте этому острову не было равных. Южный берег омывали буйные волны, а в пруду Коската-понд стояли на одной ножке синие цапли. Тереза устроилась горничной в «Джаред-Коффин-хауз», и когда лето сменилось осенью и ее подруга уехала на материк, скиталица решила остаться. Прошло тридцать лет, а она все так же сильно любила эти места. В свое время она вышла замуж за местного паренька и произвела на свет двух ребятишек, один из которых умер, а другой остался жив. Тереза с Биллом превратили «Пляжный клуб» в отель, прекрасное место, где процветает любовь.
Они жили в самом углу участка в доме, где все было перевернуто вверх тормашками. Первый этаж занимали две просторные спальни. Одна предназначалась их дочери Сесили, другая – умершему чаду. Из широкого окна гостиной на втором этаже открывался вид на отель, пляж и пролив. В первый день мая Тереза стояла у окна, но не видела в нем ничего, кроме собственного отражения. Была у нее тщеславная привычка – повсюду ловить свой образ: в зеркалах, окнах и стеклянных рамах, и ничего она не могла с собой поделать. И что же она видела в
