называешь ястреба злом, когда он ловит мышь, чтобы съесть? Называешь злом пламя, которое сжигает твои дрова дотла? Зовёшь злом ночное небо, когда оно выпивает день? Конечно же нет. Они выживают, как и все мы.
Я сама удивлена яростью в своём голосе и тем, насколько я сейчас похожа на Вираг.
– Нет, не думаю, что ястреб – зло, – через паузу отвечает Гашпар. – Но я – не мышь.
– И слава Иштену, что нет, – говорю я. – Мыши не могут позволить себе роскошь судить о морали каждого живого существа, с которым сталкиваются. Мышей просто едят.
Гашпар застывает в седле.
– Принцепатрий требует моральной стойкости от всех Своих последователей. Это лучшее, что мы можем сделать, чтобы вылепить себя по Его подобию.
– И он награждает вас слабенькой огненной магией?
Конечно, сама я не могу зажечь даже спичку, но если цена силы Охотника заключается в том, чтобы связать себя с каким-то мрачным безжалостным богом, который требует чистоты и совершенствования, – не уверена, что оно того стоит. В сравнении с этим наши боги требуют совсем мало: улыбок на бесконечные сказания Вираг, принесения в жертву лесных птиц на берегу реки. Жалкие занятия, на которые я каждый раз ругалась и внутренне протестовала, хотя и то и другое предпочтительнее, чем расстаться с мизинцами на руке или на ноге.
– Он награждает нас спасением. – Лицо Гашпара каменеет, но он чуть запинается. – Тебе не понять.
– И хорошо, что нет, – отвечаю я, чувствуя гневный зуд в коже. – Я рада, что не проживаю свою жизнь во власти бога, который отбирает части тел у десятилетних мальчишек.
Гашпар отворачивается от меня так, что я могу видеть лишь нетронутую половину его лица и мимолётную тень стыда, мелькнувшую на нём.
– Если будем продолжать в том же духе, – медленно произносит он, – наше путешествие будет очень долгим.
Стискиваю поводья коня так сильно, что белеют костяшки пальцев. В следующий миг позволяю мышцам расслабиться; мои плечи под волчьим плащом опускаются.
– Отлично, – говорю я, а сама думаю: «Глупый принц».
Ночь кажется туманной и неполной в степи, совсем не похожей на густую черноту леса. Фонарь Гашпара испускает длинные лучи света, прокладывая путь сквозь траву. Дальше впереди виднеется ещё один источник света – просто мутное оранжевое пятно на горизонте. Мы с Гашпаром обмениваемся неуверенными взглядами. Наконец он коротко кивает, и мы идём на свет, который с каждым шагом становится всё ярче.
Во мгле и мраке стоит ряд шатров – угловатые треугольники, похожие на плавники какого-нибудь невероятно большого речного карпа. Рядом – стадо бледно-серых коров с причудливо закрученными, как корни деревьев, рогами. Похожая на швабру собака с вьющейся шерстью скулит при нашем приближении; мокрый нос подёргивается. В центре группы палаток располагается массивный очаг, излучающий оранжевый свет, а над огнём – скульптура из тонких палок, грубо вырезанная в форме трёхконечного копья Принцепатрия.
