style="font-size:15px;"> – Да, – коротко с нотками смущения отвечает он. – Ярко-зелёных.
В животе у меня словно пульсация тысячи крохотных крыльев – ощущение странное, но не неприятное.
– Значит, и у мерзанцев есть что-то особенное во внешности?
Гашпар замолкает. Интересно, не слишком ли я настаиваю, не лопнет ли этот миг покоя между нами, словно верёвочный мост над бурлящими водами. Через паузу он отвечает:
– Не знаю. Единственной мерзанкой, которую я встречал, была моя мать.
– И ты на неё похож?
Почему-то мне хочется притвориться, что я не изучала золочёное изображение лица его отца, не сравнивала с его собственным, отмечая их многочисленные отличия.
– Так говорят. – Его голос звучит абсолютно ровно, словно ответ давно выучен и отточен. – На вкус отца, у меня неправильный цвет лица. Один из графов предложил мне провести год в помещении, чтобы посмотреть, улучшит ли это мою внешность.
Его слова почти вызывают у меня смех, но я проглатываю. Не уверена, что он поверил бы, что этот смех был знаком солидарности, моего раздражения от чужой глупости, а не насмешкой над его болью. Наконец Гашпар отводит взгляд, смотрит на собравшихся у костра жителей деревни. Теперь их больше, чем раньше. Спины согнуты от тяжёлого дня в поле, и неразборчивые слова пронизаны усталостью.
Небо омылось тёмно-фиолетовым, став цвета всё ещё саднящего синяка. Розовые и золотые полосы тянутся вдоль горизонта, аккуратные, как следы плети у меня на бёдрах. Буйство красок заката потрясает меня – в Кехси мы видели лишь кусочки фиолетового света размером не больше осколков, просеянные сквозь ажурные ветви деревьев. Холод пробегает по позвоночнику. Я всё любуюсь и любуюсь, не заботясь о том, что, наверное, выгляжу глупо – словно ребёнок, разинувший рот. И тут я слышу музыку.
В свете костра одежда жителей деревни выглядит богаче и изящнее, словно блестит тканый шёлк. Кто-то начинает играть на кантеле, и я вспоминаю сказание Вираг о Вильмёттене, который бродил по лесу, а потом услышал прекрасный звук. Он нашёл беличьи кишки, натянутые меж двух деревьев, взял их и собрал в лютню, звуки которой были прекраснее пения любого соловья или лесного дрозда. Даже кудлатая собака присоединилась – вплела в музыку свой вой.
Мы с Гашпаром наблюдаем, как жители деревни выстраиваются в две длинные очереди – мужчины с одной стороны, женщины с другой. Сразу узнаю движения – неистовый парный танец, который мы исполняем в Кехси, когда нам нужно отвлечься от холода или голода. Мужчины и женщины меняются партнёрами, постукивая ногами по земле и прыгая в такт звукам кантеле, смеются, когда у одной девушки чуть не загорается юбка.
Глядя на них, я испытываю худшее: зависть. Если бы не вздымающиеся со всех сторон травы и чёрные ромбовидные тени от их шатров, я бы подумала, что снова вернулась в Кехси и дуюсь напоказ, пока другим девушкам достались партнёры по танцу. Только жителям этой деревни не приходится жить в страхе перед Охотниками и многочисленными ужасами Эзер Сема.
«Но
