Он же называл себя «бладхаундом»[154]. Эти прозвища появились не во время процесса над ним, а значительно раньше: в пересудах коллег, в печатных изданиях. Для Эйхмана была важна публичность, а стало быть, он уделял внимание своему поведению на людях. Нельзя не согласиться с Беттиной Штангнет, которая подозревала его в наличии недюжинных актёрских способностей: «Эйхман исполнял новую роль для каждого этапа своей жизни, для каждой новой аудитории и каждой новой цели. Будучи подчинённым, начальником, преступником, беглецом, изгнанником и подсудимым, Эйхман всегда внимательно следил за тем, какое влияние он оказывает, и старался заставить любую ситуацию работать в свою пользу». Этот ролевой подход позволяет совершенно адекватно объяснить поведение Эйхмана в разных ситуациях, в различных сообществах. Он был каждый раз другим: с коллегами по службе в СС, с еврейскими функционерами, в лагерях военнопленных под чужими именами, в Аргентине среди своих единомышленников – и, разумеется, на судебном процессе в Иерусалиме.
По словам современников, он мог вызвать симпатию у окружающих людей, не исключая женщин. Несмотря на преданность жене, в разное время у него были любовницы: и в годы Третьего рейха, и в подполье, когда он скрывался от преследования, и в Аргентине. Все свои амурные дела он старался держать в секрете. «Эйхман не был садистским, похотливым зверем, каким его представила позже пресса, – писал Давид Сезарани, – и он, конечно, не был тупым клерком или бюрократом-роботом…»[155] Он не распространялся на интимные темы, не терпел непристойностей даже в мужских компаниях.
Именно игру Эйхмана и не поняла Ханна Арендт, попав в его ловушку, восприняв его таким, каким он хотел, чтобы его видели. Конечно, она была не одинока в своём заблуждении. Вероятно, в то время вследствие неполноты информации вполне приемлемым было принять точку зрения Арендт. Однако довольно скоро закрытая информация стала доступной. То, что увидела Х. Арендт, могло показаться сомнительным, требующим проверки доказательств. Теперь, во многом благодаря труду Б. Штангнет, общие контуры истории Эйхмана обозначены, недостающие звенья найдены. Круг замкнулся – до войны и во время неё, после войны и во время судебного процесса. Теперь, обладая относительной полнотой информации, можно заключить, что в нынешнюю логику не вписывается столь привлекательное своей парадоксальностью выражение «банальность зла». Во всяком случае, относительно Адольфа Эйхмана.
Х. Арендт анализировала речь и письменные документы Эйхмана, которые были в её распоряжении, «в предположении, что, если кто-то говорит или пишет, то только тогда, когда хочет быть понятым». Можно было бы уточнить или поправить: «хочет быть понятым так, как он хочет, чтобы его поняли». Она в самом деле попала в сети Эйхмана, не распознала в нём того, кем он был в действительности, и выдала итог своего мимолётного наблюдения за окончательный диагноз.
В своей
Bloodhound – бладхаунд, порода гончих собак, идущих по кровавому следу.
Cesarani D. Eichmann: His Life and Crimes. – London, 2005. – Р. 188.
