что она сбивается с ритма и слишком размахивает руками. Скупые танцевальные движения не давались долговязой Эйлин Тумулти – мистер Херли говорил, степ специально придумали, чтобы, чуть покажется полицейский, можно было притвориться, будто смирно стоишь на месте. Ей хотелось учить джиттербаг или линди-хоп – любой танец, в который можно кинуться очертя голову и дать выход беспокойной энергии, – а мама записала ее на ирландские народные танцы.
Мама так и не рассталась до конца с Ирландией. Она все еще не получила американского гражданства. Отец любил рассказывать, что подал заявление в первый же день, как получил на это право. Свидетельство о гражданстве, от третьего мая тысяча девятьсот тридцать восьмого года, висело на стене в рамке напротив акварельной картинки с изображением святого Патрика, изгоняющего змей. Других произведений искусства в квартире не было, если не считать резного кельтского креста на кухне. Лицо на приклеенной к свидетельству крошечной фотографии с печатью и разборчивой подписью смотрело сурово и непримиримо. Эйлин часто разглядывала снимок, ища ответы на трудные вопросы, но тогдашний молодой отец с плотно сжатыми губами ответов не давал.
Когда отец появлялся в дверях, заполняя собой весь проем и держа стетсоновскую шляпу так, словно отгораживался ею от пустых разговоров, мистер Херли разом переставал орать – и не только на Эйлин. Рядом с ее отцом все мужчины притихали. Пластинка продолжала играть, и девочки еще дотанцовывали слип-джигу, которую разучивали в этот день. Звуки скрипки нравились Эйлин – если бы еще не надо было заботиться о том, как совладать с непослушными руками и ногами. Как только музыка умолкала, мистер Херли разрешал Эйлин уйти. Смотрел в пол, пока она собирала вещи. Переобувалась уже на улице – так не терпелось поскорее вырваться оттуда и молча идти рядом с отцом.
Эйлин всегда забегала вперед – проверить, не занял ли кто отцовское место. Ни разу такого не видела – мужчины собирались вокруг, словно предчувствуя, что вот сейчас он появится.
В баре было накурено и заняться ребенку нечем – зато Эйлин могла наблюдать, как ее отец «ведет прием». До пяти в баре собирались такие же, как он, работяги. Не спеша пили пиво, приятно усталые после рабочего дня и вполне довольные жизнью – ощущение довольства окутывало их словно туманом. После пяти начинали появляться служащие из офисов. Эти нетерпеливо постукивали монетой о стойку бара, дожидаясь своей очереди, залпом проглатывали пиво и тут же требовали еще кружку, обеими руками вцепившись в поручень и всем своим видом выражая спешку. Отцу они уделяли внимания не больше, чем бармену.
Эйлин, в плиссированной юбке и блузке с отложным воротничком, сидела за шатким столиком у самой стойки, делала уроки, а краем уха прислушивалась к разговорам. Напрягать слух не приходилось – мужчины не понижали голоса. Авторитет отца помогал избавиться от ложной стыдливости.
– Я с ума схожу, – говорил его друг Том, с трудом подбирая слова. – Спать не могу.
– Давай
