дверь возле окна вела не в чулан, как могло показаться, а в комнату, где спали они с Ричардом Куином. Она всегда говорила что-то такое, но мы считали себя очень независимыми и взрослыми и не нуждались в помощи. И все же, погружаясь в сон, мы все равно подумали, как это мило с ее стороны.
Внезапно мы проснулись. Я чувствовала себя такой бодрой, словно и вовсе не засыпала. Я вытянула руку и обнаружила, что Мэри сидит прямо, прислонившись спиной к изголовью; под Корделией скрипнула раскладушка, когда она встала. Я не видела ничего в темноте, но слышала ужасный шум. Казалось, будто ночь испугалась самой себя и кто-то или что-то бьет в барабан. Шум был не очень громким, но гулким, как если бы сама земля стала барабаном. Звук пробуждал такую же тоску, как папин отъезд и редкие мамины слезы. В каждом ударе звенела печаль, снова и снова.
Шум прекратился. Ладонь Мэри нырнула в мою.
– Интересно, что это было? – выдохнула я, облизнув губы.
Все-таки Корделия как старшая могла знать что-то, чего не знали мы.
– Ничего, – ответила Корделия. – Ничего серьезного. Работники фермы наверняка тоже слышали это. Если бы нам грозила опасность, они бы пришли и предупредили нас.
– А вдруг раньше ничего такого не случалось? – спросила Мэри.
– Да, может, это конец света, – подхватила я.
– Чепуха, – сказала Корделия, – при нашей жизни конец света не наступит.
– А почему бы и нет? – спросила я. – Должен же он когда-то наступить.
– Наверное, было бы интересно на него посмотреть, – добавила Мэри.
– Засыпайте, – сказала Корделия.
– Заснем, если захотим, – ответила Мэри, – нечего нам указывать.
– Я старшая.
Бой в огромный барабан возобновился.
– Мэри, мама говорила, что с твоей стороны есть свечка, – вспомнила я. – Зажги ее, и мы сможем увидеть в окно, что происходит.
В темноте послышалось чирканье спичек о коробок, но огонек все не загорался.
– Не понимаю, почему мама не оставила свечу мне, – сказала Корделия.
– Потому что рядом с тобой нет стола, тупица, – ответила Мэри. – Кажется, спички отсырели, они не зажигаются.
– Ты придумываешь оправдания своей криворукости, – сказала Корделия.
– А ты злишься, потому что струсила, – парировала Мэри.
Шум усилился, возвещая о мучительной утрате и обреченности. Внезапно тьму залил тусклый колеблющийся свет – дверь в стене отворилась, и вошла мама, в одной руке держа подсвечник, а другой потирая глаза.
– Дети, что же вы так громко разговариваете среди ночи? – спросила она. – Мы здесь не одни, как было раньше, вы можете разбудить Уиров, а они так тяжко трудятся.
– Мама,
