поведение партизан лишь местью за жестокости белой власти162 (эта точка зрения была убедительно раскритикована А. П. Шекшеевым)163. Автор пренебрегает тем фактом, что среди мотивов партизанского террора исключительно сильны были такие, как беспощадная социальная чистка, сведение личных счетов и откровенная корысть.
Огромное оживление, разрастание уголовной среды и ее инфильтрация в революционный социум отмечены давно, но исследованы мало. Профессиональный революционер и организатор убийства великого князя Михаила Александровича Г. И. Мясников, одержимый идеей «реабилитировать Смердяковых от гнусностей Достоевского», в мемуарах восторженно писал о том, как во время Гражданской войны «хулиганы, воры, бандиты перерождались… и делались одержимыми, нетерпеливыми, готовыми на все мыслимые жертвы революционерами»164. Реальность была иной, но многим исследователям она до сих пор кажется политически недостаточно корректной. Поэтому тема криминальной стороны в партизанщине, хотя и намечена, не проработана с должной глубиной.
И все же ряд сибирских историков проявил готовность по-новому оценить партизанское движение, причем жесткость оценок со временем нарастает, прямо завися от ввода нового материала об эксцессах партизанщины. То, что последняя во многих случаях носила откровенно уголовный характер, одним из первых отметил кемеровский исследователь С. П. Звягин: «…есть основания говорить о повсеместном и массовом беззаконии в действиях партизан»165. В этом же ключе написана объективная монография П. А. Новикова о Гражданской войне в Восточной Сибири. Наиболее же заметен вклад выдающегося исследователя истории Енисейской губернии А. П. Шекшеева, определенно заявившего о том, что начальный период действий всех партизанских отрядов носил бандитско-грабительский характер, а среди известных партизан было много криминальных личностей166.
Однако развитие данной темы не исключает появления недостаточно убедительных работ, тесно связанных с традиционными взглядами. И. В. Курышев обвиняет белую прессу в намеренном смаковании кровавых подробностей расправ, придумывая такую своеобразную категорию сибиряков, как «пресыщенный буржуа»: «В массовом сознании испуганного обывателя и пресыщенного буржуа возникал страшный, звероподобный облик „красного бандита“, от кровавых, невиданных по своей жестокости преступлений которого цепенел и мутился человеческий разум»167.
Далее автор, путаясь в определениях («гипертрофированный» и означает «чрезмерно преувеличенный»), отмечает «гипертрофированный, тенденциозный, порою преувеличенный характер» газетных сведений о деструктивном поведении партизан Западной Сибири, хотя на этой же и последующих страницах признает, что факты жесточайших партизанских расправ подтверждаются достоверными сведениями советской печати168. Кадетскую прессу автор обвиняет в фокусировке внимания «на репрессивных,
Минувшее: исторический альманах. М.; СПб., 1995. Вып. 18. С. 34.
Здесь стоит вспомнить стихотворение Б. Пастернака на смерть бывших министров А. Шингарёва и Ф. Кокошкина, являющееся нормальной реакцией на жестокое убийство и начинавшееся словами: «…Мутится мозг. Вот так? В палате?» (
