глазами.
Я погладил ее по щеке.
– Я так не хочу.
– А, поняла! – Она скатилась с моих колен и привстала, приподняв ягодицы, а потом посмотрела на меня через плечо. – А так хочешь?
Я поймал ее за карман, притянул к себе и вновь усадил на колени.
– Поцелуй меня – и все.
Анна отстранилась:
– Ты гей, что ли?
– Что? Нет, конечно! По-моему, когда ты сидела на мне, это было вполне очевидно.
– Тогда в чем проблема?
Я вздохнул:
– А то непонятно. Ты накурилась.
– Ой, не начинай, а.
– Я не собираюсь тебе мораль читать и все в таком духе, – сказал я, помня, как плохо это закончилось в прошлый раз. – Просто я так не хочу, вот и все.
Анна расхохоталась и попыталась сползти с моих колен.
– Теперь понятно. Совсем я забыла об этих твоих любимых играх. Вечно тебе надо все контролировать! И плевать, чего я хочу – и когда!
Я отпустил ее, и она отстранилась.
– Никакие это не игры, – сказал я. – А наши с тобой отношения.
Она села и натянула майку, а потом закрыла лицо руками и то ли усмехнулась, то ли всхлипнула.
– Господи, ну что я за идиотка!
– Слушай, мне жаль, что так вышло, – сказал я, осторожно ее коснувшись. – Ты здесь ни при чем. Точнее сказать, в тебе-то все и дело.
Новый смешок.
– Думаешь, я тебя не хочу? – спросил я, тяжело сглотнув. – Я парень вообще-то, а против природы не попрешь. Но мне важно, чтобы ты тоже была со мной в этом самом моменте, в этой самой комнате, и душой, и телом. Ты чертовски соблазнительна, даже когда накуришься, но я хочу, чтобы ты все соображала, когда я тебя касаюсь. Чтобы осознавала, что я тебя касаюсь. А не валялась в отключке.
Анна прикусила губу.
– И как тебе только это удается? – спросила она.
– Что?
– Укрощать меня, не слетая с катушек?
Я закурил еще одну сигарету.
– Я кричу на тебя мысленно.
Мы немного посидели в тишине. Солнце уже закатилось, а гроза, видимо, прошла стороной. Небо приобрело тот насыщенный темно-синий оттенок, какой бывает у него после заката, до наступления темноты. Мама как-то назвала его «сумеречным». Мы с ней тогда сидели на самой высокой точке Уай-Даунс, у большой белой короны, вырезанной когда-то на меловом склоне холма, и смотрели, как в домах внизу загорается свет.
– Я хотела у тебя кое-что спросить, – сказала Анна. – Если можно.
Я молча ждал вопроса.
– О твоей маме. Где она?
В ветвях деревьев запели птицы. Они звали друг дружку домой, в постель, отдыхать до утра. Воздух был спокойным и неподвижным.
Ответил я не сразу. Продолжил курить свою сигарету, чувствуя, как мои легкие и разум наполняются благодаря ей смертоносным покоем, а потом затушил окурок. Сел в тени, чуть поодаль от Анны, и впервые
