и знания!
Жуть!
Он сидел в своём любимом бирюзовом зале, освещённом невидимыми источниками света, на своём любимом бирюзовом троне, покрытом персидским ковром. Сидел под крепким шёлковым балдахином (мало ли, вдруг землетрясение или камнепад) и страшно переживал:
– Хоть бы какой заблудший ангел сюда залетел! Хоть бы какой негодный мальчишка провалился! Я бы его немедленно поймал, сделал любимым учеником, запер бы за решётку и начал обучать. Лет через двести у меня был бы хороший наследник.
Бахрам не любил откладывать дело в долгий ящик. Он протянул руку, взял золотой колокольчик с балдахина и позвонил.
– Амфилохий!
Тотчас же в пещеру, топая босыми ногами, протирая заспанные зелёные глазищи, ввалился здоровый верзила в малиновых трусах и с кувалдой.
– Я здесь, господин!
– Амфилохий! Ты что делаешь? Спишь?
– Никак нет, господин! Я не сплю. Я кувалду протираю! Сильно засорилась. Заржавела совсем. Здесь, под землей, однако, всё сильно ржавеет.
– Хорошо сказано, однако, – согласился Бахрам, – что всё ржавеет. А не кажется ли тебе, Амфилохий, что мы с тобой тоже сильно заржавели?
– Не кажется, господин. Люди не ржавеют.
– Это верно, Амфилохий, светлая голова. Тогда я по-другому скажу. А не кажется ли тебе, Амфилохий, что мы с тобой здесь сильно обросли мхом?
Амфилохий опять не согласился:
– Не кажется, господин. Люди мхом не обрастают.
– Н-да.
Бахрам долго молчал, потом произнёс:
– Скучный ты, Амфилохий, вот что. Иди-ка ты на своё место и добывай алмазы. И кувалда твоя мхом не покроется.
Но через пять минут он снова позвонил в колокольчик.
Амфилохий снова пришлёпал, волоча за собой кувалду. С ней он никогда не расставался. Видно, любил её.
– Чего тебе, господин?
– Вот чего. Ты, Амфилохий, умойся поосновательнее. Приоденься и поднимись наверх, на поверхность земли.
– Зачем? – испугался Амфилохий.
– Отыщешь там мальчишку поприличнее, запихнёшь его в мешок и принесёшь сюда. Будет у меня ученик.
– А умываться-то зачем?
– Чтобы мальчишку твоей чумазостью не напугать.
– Хорошо, господин. Слушаюсь и повинуюсь.
И пошёл верзила с грустью умываться. Делать нечего, воля господина для раба – всё равно что воля Аллаха для господина.
– Э-хе-хе, – сказал сам себе Бахрам. – Вот точно так же две тысячи лет назад один подземный слуга вылез наружу, пришёл на большой городской базар, нашёл меня в очистках, сунул меня в мешок, принёс меня сюда и отдал на обучение великому джинну Самархану.
Потом он подумал и добавил:
– А что? И не зря. Ведь вырос я и стал человеком. Мои бедные родители, которые меня никогда не видели, смело могут мной гордиться.
В это время третьеклассница Маша Скрипкина с портфелем в руках, не торопясь, прогуливаясь, шла в сторону, противоположную от школы. Она шла прогуливаясь, потому что прогуливала.
Её легко понять. Ей уже поставили две двойки по природоведению. Не хватало только третьей.
Дело в том, что Маша была сугубо городской житель, и во всякую природу не верила, и учить природоведение не хотела. А учительница Мария Ивановна очень хотела, чтобы она учила природоведение.
И вот нашла коса на камень.
Маша была упрямая, как маленький бычок. А Марья Ивановна была упрямая, как… В общем, Марья Ивановна тоже была упрямая.
Марья Ивановна не нашла к Маше правильного педагогического подхода. Ей бы надо было взять Машу в лес за город, показать ей всякие подснежники, букашки. Попросить родителей, чтобы они купили Маше птичку или рыбку. Посадить с Машей лук в банке на окне. Глядишь бы, Маша всё поняла про природу.
А Марья Ивановна воспитывала Машу двойками. Маша взяла и сбежала. Она шла и бурчала про себя:
– Камни, кирпичи – вот лучшая природа. В крайнем случае, фонари.
Вдруг канализационный люк перед ней открылся, и из него высунулась здоровая курчавая голова размером с большой котёл для плова.
– Салям алейкум, – сказала голова. – Ты кто?
Надо сказать, что Маша была одета в лёгкий современный костюмчик: рубашка, курточка, портфель и тёмные брючата.
– Я – Маша, – ответила Маша. – А вы кто?
