убедительно. – Межзвездные перелеты бессмысленны и, самое главное, невозможны.
– Уже возможны, – возразил мальчишка. – Люди уже летали на Эпсилон Индейца и вернулись обратно.
– Ну, это лишь трюк, сомнительный фортель. Вернувшись домой, те смельчаки повредились умом – за время их полета жизнь изменилась, а они к ней так и не приспособились.
– Они просто летели медленно, а мы сможем быстро. Рано или поздно мы полетим быстрее, чем свет. Папа говорит, что вопрос лишь во времени, – столько исследований сейчас ведется!
– Ну, не знаю…
– В энциклокубе об этом не написано, верно, Абигейл?
– Быстрее света не полетишь, это просто невозможно.
– Потому что ты так говоришь?
– Так говорит энциклокуб, а он всегда прав.
– И про черную дыру у тебя под домом он правду говорит? Ты ведь читала про дыру?
– Ее можно не бояться.
– Ага, конечно!
Я твердо знала, что права, а доказать не могла. В энциклокубе я читала, что скорость света – абсолютный предел, что за тысячу лет экспериментов и пустых надежд обойти ее не удалось. От такого руки опускались – ограничение скорости, будто подрезанные крылья. Будто мне позволили ходить только шагом – спина прямая, руки заложены за спину, а бегать и прыгать по дому через скакалку запретили. Почему ограничили скорость? Почему нельзя бегать и прыгать? Увы, суть ограничения я могла объяснить не больше, чем таблицу умножения. Дважды два четыре – и точка. В отдельные комнаты дома нельзя заходить – и точка. Быстрее света не полетишь – и точка.
Только чувствовалось, что такие аргументы не для мальчишки.
– Я объясню тебе, почему быстрее света не полетишь. – Он явно упивался тем, что знает больше, чем я. – Причина в каузальности.
Этого слова я не знала, но запомнила, чтобы разобраться потом.
– И ты в это веришь, – проговорила я в надежде, что мальчишка не будет на меня давить.
– Мой отец не верит. Он считает, что каузальность – временная преграда. Мол, из-за нее летать быстрее света трудно, но возможно. Однажды мы эту преграду обойдем и заткнем остальных за пояс. Хотят жить на Золотом Часе – пусть живут, а нам его мало.
Мальчишка и вредничал, и дразнил меня, но только его я считала настоящим другом и только с ним любила играть. Дети-клоны, которых мне периодически присылали, в подметки ему не годились – чересчур безвольные и уступчивые. Я обыгрывала их и знала: поддаются, а мальчишку с другого конца Золотого Часа могла обыграть, лишь постаравшись, то есть по-честному.
Чем ближе мы подходили к игровой, тем покладистее становился мальчишка – так его манил Палатиал. Без моего разрешения войти туда он не мог, вот и говорил, что я хорошенькая, что он обожает черные ленты у меня в волосах.
Палатиал стоял в игровой, но в отдельной комнатке. Привезли и установили
