в русском языке звучало примерно так же, как у нас в 70 – 80-е годы XX века слово «диссидент».
Во время своей поездки по Франции Фонвизин стал свидетелем знаменитого визита Вольтера во Французскую академию и его избрания ее директором, после чего и восьми дней не прошло, как Вольтер умер в том самом доме на берегу Сены, напротив Лувра, куда провожал его народ с факелами после представления его последней трагедии «Ирена, или Алексий Комнин». Эта манифестация Фонвизина потрясла. Но поди поделись таким чувством с вельможным графом. Не поймет! Учитывая это, Фонвизин в своем письме Панину описывает прибытие Вольтера в Париж в 1778 году с известной осторожностью, как бы отстраняясь от «вольтерьянца» номер один, подчеркивая, что не на него лично, а на «народ здешний» прибытие Вольтера «произвело точно такое… действие, как бы сошествие какого-нибудь божества на землю. Почтение, ему оказываемое, ничем не разнствует от обожания». Как опытный придворный и неплохой политик, Фонвизин сразу увидел, чем это обожание чревато. Он предупреждал Панина: «Я уверен, что если б глубокая старость и немощи его не отягчали и он захотел бы проповедовать теперь новую какую секту, то б весь народ к нему обратился…» Фонвизин информировал Панина обо всем, в те дни происшедшем, весьма подробно и даже направил ему портрет Вольтера с припиской о том, что долго великий философ и писатель из-за пошатнувшегося здоровья и возраста «не протянет». Считается, что он не просто ездил лечить жену в Монпелье, а был послан секретным ведомством, которое курировал Панин, во Францию с особой миссией – посмотреть, как там у них с революционной ситуацией.
Автор «Недоросля» не только из стремления засвидетельствовать свою благонадежность с таким небрежением писал о демократических умонастроениях французов. Как и многие в России того времени, он считал, что демократия в нашем отечестве не привьется. Фонвизин, конечно, был много лучше других вельмож. Он понимал, что «надобно отрешись вовсе от общего смысла и истины, если сказать, что нет здесь (во Франции, в частности, и за границей вообще. – В. Б.) весьма много чрезвычайно хорошего и подражания достойного». Но к тому добавлял: «Все сие, однако ж, не ослепляет меня до того, чтобы не видеть здесь столько же, или и больше, совершенно дурного и такого, от чего нас боже избави…»
«Письма из Франции» современники Фонвизина прочитали не сразу. Но в архивах Панина они пролежали недолго и уже в конце XVIII века были изданы. В наше расхожее представление о французах, увы, вошли многие из фонвизинских «хлесткостей», в то время как объективные его наблюдения были забыты. Без умысла автора сложился тот «стереотип», который использовался затем для формирования отрицательного отношения не к Франции как таковой – французский язык и культура вообще в российском дворянстве нередко почитались выше всего русского, – а к происшедшим там в 1789 году революционным переменам и к их активным участникам.
Странным образом этот стереотип, который окончательно утвердился
