его тело издало внезапно тоненький звук, он басовито рассмеялся: «Мое пердило подтвердило!» – и подмигнул. Антона передернуло, но он все равно как бы ухмыльнулся в ответ.
Видимо, с какими-то все же комплексами, раз он считал, что уход из семьи и от сына-подростка надо искупать так – сначала, в студенчестве, обильными конвертами, теперь – этим остовом, торчащим посреди бурьяна и таких же заброшенных цементных коробок. Заброшенных, потому что воскресенье.
Язык еще не поворачивался назвать это коттеджем или даже «домиком», потому что последнее предполагает какой-то уют, а первое – размах; здесь пока только столбы колонн, держащих перекрытие, и в помощь им бревна и доски, растыканные посреди этого осушенного бетонного моря, как редкий лес. Как только свалили последний мешок, отец, едва обхлопав штаны, целенаправленно пошел куда-то в дальний угол под лестницу, где долго вглядывался в темное пятно, не то сохнущее, не то уже просохшее.
– Блин, опять кто-то нассал! Говорил я этим чучмекам, запирайте калитку, так нет ведь, опять все нараспашку…
Антон подошел и сделал вид, что тоже вглядывается в пятно.
– Ты думаешь?.. А может, просто натекло откуда-нибудь? (Они как по команде задрали головы; небеса проглядывали, но не здесь.) Да и кто тут нассыт?..
В коттеджном поселке действительно никого еще не было, и только редкие «КамАЗы» – самосвалы или бетономешалки – надолго подымали чернобыльскую пыль; отчего-то казалось, что здесь не будет никого и никогда.
– Намекаешь, что чучмеки сами нассали?.. А что, могли, могли, – хохотнул отец.
Он вообще мгновенно возвращался к добродушному настрою, как ванька-встанька: вот только что сжимал кулаки и чуть ли не пустил слезу, представив, что могло случиться с его обожаемой доченькой, его принцессой, запертой в коварном внедорожнике, к которому теперь было приставлено зловещее слово «утопленник» (а в этом «BMW» действительно было что-то зловещее: как у него вспыхивали фары – тонкими кольцами, тугим и синеватым светом, как газовые конфорки; но отцу, кажется, впервые и безоговорочно так подходил автомобиль). Гастарбайтеры, вероятно, почитали его за доброго барина. Вот и сейчас он расхаживал по брошенной стройке, все подмечая, но беззлобно.
– Ты посмотри, и с мозаикой накосячили! Опять!.. Дай-ка телефон, Алмазу позвоню… Пусть переделывает, на хрен. Достали уже. Мозгов-то нет…
– У меня телефон в машине.
– А у меня в других штанах. Ладно, напомни по дороге. Здесь посвети-ка…
– А что, мозаику можно отбить и после этого заново поклеить? Там же какая-то тонкая сеточка как основа…
– Ну еще чего. Новую куплю, а из его зарплаты вычту.
Антон честно пытался понять, что не так; в белом свете фонарика, порождавшем мириады отблесков, откликов, глубокий чайный тон мозаики угадывался лишь на окраинах; и вообще, белый свет фонарика, тысячно дробясь, образовывал
