проблемой. Селусия, привлекательная женщина с кожей цвета сливок, сидела на полу между кроватями со скрещенными ногами, ее бритую голову закрывал черный платок, а на лице застыло унылое выражение, хотя обычно она имела настолько важный вид, что рядом с ней даже госпожа Анан выглядела легкомысленной. Ее глаза были такие же голубые, как и у Эгинин, только еще более пронзительные; и она, кстати, подняла куда больше шума, чем та, когда ее брили наголо. Девушка невзлюбила и темно-синее эбударское платье, в которое ее одели, поскольку считала его глубокий вырез нескромным; зато в нем она была столь же неузнаваемой, как если бы надела маску. Немногие мужчины, бросив взгляд на впечатляющую грудь Селусии, были способны сосредоточить внимание на ее лице. Мэт и сам был не прочь насладиться этим зрелищем подольше, но рядом на единственном в фургоне табурете, с книгой в кожаном переплете на коленях, сидела Туон, и он с трудом мог заставить себя смотреть на что-то еще. Его будущая жена. О Свет!
Туон была миниатюрной, не то чтобы низенькой, но худощавой, как мальчишка, и слишком широкое для нее коричневое шерстяное платье, купленное у одного из артистов, делало ее похожей на маленькую девочку, нацепившую платье старшей сестры. Не совсем тот тип женщины, который ему нравился, особенно учитывая то, что ее череп был покрыт короткой черной щетиной, едва успевшей вырасти за последние несколько дней. Однако, если не обращать на это внимание, она и правда была хороша собой: этакое создание, с лицом в форме сердечка, пухлыми губами и глазами, словно два больших темных озера, исполненных безмятежности. Это совершенное спокойствие смущало его. Даже Айз Седай вряд ли сохранила бы безмятежность в подобных обстоятельствах! Проклятые кости в голове мешали ему сосредоточиться.
– Сеталль держит меня в курсе событий, – произнесла Туон холодно и нараспев, едва Мэт закрыл за собой дверь. Он дошел уже до того, что мог различать разницу в акценте шончан: по сравнению с произношением Туон акцент Эгинин звучал так, словно она набрала полный рот каши; однако и речь Туон все же была медленной и неразборчивой, как у всех шончан. – Она рассказала мне, какую историю ты придумал относительно меня, Игрушка. – Туон упорно называла его так еще в Таразинском дворце. Тогда ему было все равно. Ну, почти все равно.
– Меня зовут Мэт, – поправил он.
Юноша не успел увидеть, откуда в ее руке взялась глиняная чашка, но умудрился упасть на пол как раз вовремя, чтобы она разбилась о дверь, а не об его голову.
– Так я служанка, Игрушка? – Если до этого Туон говорила холодным тоном, то теперь в нем звучали вечные льды. Она не повысила голоса, но он был жестким, как все тот же лед. По сравнению с этим интонации судьи, читающего смертный приговор, показались бы жизнерадостными. – Служанка-воровка? – Книга соскользнула с ее коленей, когда она встала и наклонилась за белым ночным горшком, накрытым крышкой. – Служанка-предательница?
– Нам это еще понадобится, – почтительно напомнила
