интересно.
«Ничего она не хотела играть. Все это она для чего-то врет», – подумал Нехлюдов, вставая и пожимая прозрачную, костлявую, покрытую перстнями руку Софьи Васильевны.
В гостиной его встретила Катерина Алексеевна и тотчас же заговорила.
– Однако я вижу, что на вас обязанности присяжного действуют угнетающе, – сказала она, как всегда, по-французски.
– Да, простите меня, я нынче не в духе и не имею права на других наводить тоску, – сказал Нехлюдов.
– Отчего вы не в духе?
– Позвольте мне не говорить отчего, – сказал он, отыскивая свою шляпу.
– А помните, как вы говорили, что надо всегда говорить правду, и как вы тогда всем нам говорили такие жестокие правды? Отчего же теперь вы не хотите сказать? Помнишь, Мисси? – обратилась Катерина Алексеевна к вышедшей к ним Мисси.
– Оттого, что то была игра, – ответил Нехлюдов серьезно. – В игре можно. А в действительности мы так дурны, то есть я так дурен, что мне по крайней мере говорить правды нельзя.
– Не поправляйтесь, а лучше скажите, чем же мы так дурны, – сказала Катерина Алексеевна, играя словами и как бы не замечая серьезности Нехлюдова.
– Нет ничего хуже, как признавать себя не в духе, – сказала Мисси. – Я никогда не признаюсь в этом себе и от этого всегда бываю в духе. Что ж, пойдемте ко мне. Мы постараемся разогнать вашу mauvaise humeur.[9]
Нехлюдов испытал чувство, подобное тому, которое должна испытывать лошадь, когда ее оглаживают, чтобы надеть узду и вести запрягать. А ему нынче больше, чем когда-нибудь, было неприятно возить. Он извинился, что ему надо домой, и стал прощаться. Мисси дольше обыкновенного удержала его руку.
– Помните, что то, что важно для вас, важно и для ваших друзей, – сказала она. – Завтра приедете?
– Едва ли, – сказал Нехлюдов, и, чувствуя стыд, он сам не знал, за себя или за нее, он покраснел и поспешно вышел.
– Что такое? Comme cela m’intrigue,[10] – говорила Катерина Алексеевна, когда Нехлюдов ушел. – Я непременно узнаю. Какая-нибудь affaire d'amour-propre: il est très susceptible, notre cher Митя.[11]
«Plutôt une affaire d'amour sale»,[12] – хотела сказать и не сказала Мисси, глядя перед собой с совершенно другим, потухшим лицом, чем то, с каким она смотрела на него, но она не сказала даже Катерине Алексеевне этого каламбура дурного тона, а сказала только:
– У всех нас бывают и дурные и хорошие дни.
«Неужели и этот обманет, – подумала она. – После всего, что было, это было бы очень дурно с его стороны».
Если бы Мисси должна была объяснить, что она разумеет под словами: «после всего, что было», она не могла бы ничего сказать определенного, а между тем она несомненно знала, что он не только вызвал в ней надежду, но почти обещал ей. Все это были не определенные слова, но взгляды, улыбки, намеки, умолчания. Но она все-таки считала его своим, и лишиться его было для
дурное настроение (фр.).
Как это меня занимает (фр.).
Какое-нибудь дело, в котором замешано самолюбие: он очень обидчив, наш дорогой Митя (фр.).
Скорее дело, в котором замешана грязная любовь (фр.).
