чь только началась; скоро холод проникнет под куртку, зацарапается острыми коготками. Даниэль поставил ногу на камень, едва выступающий из стены, и замер, осторожно проверяя надежность опоры.
Тут ведь как, неверно поставил ногу – и сорвался. Стена высока и сложена не так давно, чтобы трещины помогли ночному визитеру вскарабкаться на самый верх за несколько минут. Этой стене всего-то лет тридцать, и засушливые ветры еще не сумели укротить ее. Гладко обтесанные камни плотно прилегают друг к другу, меж ними – крепкий раствор. Одно спасение – искать выемки, крохотные трещинки, что уже есть между оседающими камнями. Если сорвется нога, еще можно удержаться. А вот если соскользнут пальцы…
Перчатки из тончайшей кожи, стоившие целое состояние (и потому Даниэль не стал их покупать, а попросту украл), были чуть велики, но это даже хорошо – рука движется свободно. Сапоги тоже дорогие, куртка прилегает плотно к телу, рубаха льняная и не шуршит, как шелк; а внизу воздух, много-много воздуха, и теплые токи поднимаются с земли, принося с собою запахи цветущего миндаля и коровьих лепешек. В ночи звуки разносятся далеко, и Даниэль слышал позвякивание меча в ножнах стражника, когда тот расхаживал туда-сюда по стене, вглядываясь в потемневший горизонт. Иша[1] отзвучала давно, и сейчас, должно быть, обитатели замка либо отправились спать, либо пьют вино – чем еще заняться в глухую ночку?..
Благословенная ночь, чудесная темная ночь священной Палестины; она равно укрывает своим покрывалом и праведников и грешников, и мусульман и христиан. И даже луна не помеха: только вставшая над горным хребтом, почти полная, серебристо-белая, она бросает лучи в долину, а эта стена тонет в чернильной мгле. Пальцы нащупывают очередной камень, и Даниэль перемещается немного… Вот так. Он перевел дыхание и вновь застыл, отдыхая. Малейшая оплошность может привести к гибели, а он еще слишком молод и удачлив, чтобы умирать так глупо.
Над головой снова звякнуло железо, донесся гортанный окрик, простучали шаги. Даниэль не разобрал, о чем говорят стражники, но это не имело значения – судя по неторопливым голосам, ничего страшного не произошло. Никто не заметил темную фигуру, прижавшуюся к стене в тени башни. Даст Господь, и не заметят.
Господь тут повсюду, неторопливо думал Даниэль, преодолевая очередной кусок пути. Это земля Господа, которого все понимают по-разному, – а Он все равно где-то здесь, любящий и в то же время равнодушный. Если Бог сотворил мир, то начинал он, наверное, в Палестине. Иначе чем объяснить, что земля эта довольно скудна, а битв за нее уже было столько, что и не счесть? Люди проливают свою кровь в месте, где Христос проповедовал и призывал к любви, бьются за его Гроб, делят землю и Бога. О какой любви может идти речь?
Впрочем, бывают исключения. Из-за одного такого Даниэль и полз сейчас по стене.
Край уже был совсем близко, и за ним начиналось звездное небо. Даниэль замер, прислушался: стражник дышит у другой башни, второй ушел, значит, есть шансы, что никто не заметит. На стене не имелось факелов, которые только мешали бы охране разглядывать окрестности. Даниэль зацепился кончиками пальцев за край стены, подтянулся, заполз на нее, словно ящерица, и бесшумно спрыгнул вниз. Тут, у башни, лежала особо черная тень – как те чернила, которыми выводились строки в священных книгах. Даниэль прижался к каменной кладке уже спиной, чувствуя, как сердце бьется неровными толчками. Неясный силуэт вдалеке – стражник – смотрел в сторону гор, а потому Даниэля не заметил.
Вот и прекрасно.
Дверь в сторожевую башню была приоткрыта. Даниэль ввинтился в щель, откуда тянуло могильным холодом, и начал спускаться в кромешной тьме по истертым ступеням. Из-за очередного поворота лилось оранжевое сияние; пришлось остановиться. Так, это караульное помещение, и если повезет, тут все спят. Даниэль не слышал голосов. Он спустился еще на несколько ступенек и заглянул в квадратную комнату с узкими окнами – так и есть. На столе – остатки позднего ужина, в углу – брошенные арбалеты. Стражей всего двое, оба уснули, положив руки на стол и опустив лица.
Молодец Фарис.
Следует ли прихватить факел? Пожалуй, не стоит. В темноте Даниэль видел не хуже кошки, а факел сразу привлечет внимание. Обойдя стол, за которым сидели спящие, Даниэль вышел в дверь, имевшуюся в противоположной стороне. Отсюда лестница вела на этаж ниже, а с нижнего этажа – во внутренние помещения замка и дальше, в подвал. Внутрь замка Даниэль не пошел, начал спускаться.
В башне пахло камнем, жареным мясом со стола уснувших стражников и пылью, но чем ниже оказывался Даниэль, тем сильнее тянуло мокрым, плесневым запахом темниц. Темницы всего мира пахнут одинаково: тут вонь нечистот и пота, прогорклой еды и грязных крысиных шкурок; ко всему этому примешивается запах железа и тухлой древесины. Свежий воздух сюда почти не проникает. Даниэль задержался на миг, прежде чем окунуться в облако мерзких запахов. Он не любил темницы. Его вотчиной была свобода, спокойный простор гор и сухие голоса равнин.
Здесь тоже горели
<M%20>Иш<D%0>а – пятая, последняя из пяти обязательных ежедневных мусульманских молитв. Обычно совершается между заходом солнца и полуночью.
