удивился бы, узнав, что витязь повздорил из-за этой гривны, когда нашёлся охотник сорвать богатый обруч с шеи. И тут же подумал, что не всякий воин рискнёт запросто носить на шее невиданную гривну, за которую, того гляди, голову с плеч снесут. Однако ж, не снесли, а значит, этой гривны он стоил.
Уж больно ладные были на витязе сапоги, Изволь засмотрелся. На каблуке, из светлой толстой кожи, затянутые по ноге ремнями. И такой же широкий воинский пояс на трёх пряжках да с медными бляхами. А вот одёжа была невместная. Одет был воин в длинную светлую рубаху, верно и парнишке тому сперва саваном показалось. Кузнец пригляделся ещё, и понял, что добрая рубаха на воине из отменного плотного и мягкого сукна, вот только по непонятной причине это сукно было не покрашено в хороший цвет, а отбелено до сметанного оттенка. И ещё рубаха почему-то была длинной, до щиколоток.
Сложенные на груди, как у покойника, крепкие ладони с широкими костистыми запястьями прочно лежали на рукояти меча. Меч покоился поверх витязя странный и непривычный, длинный, едва не в рост самого воина, с двуручной рукоятью, только клинок не был прямым, а волнисто изгибался, змеился, как живой, и солнечный луч лежал на нём доброй дюжиной острых полумесяцев вместо единой широкой черты. Простой был меч, ничем не отделанный, не украшенный, без узоров и резьбы на рукояти, только вдоль волнистого клинка извилистая ложбинка вызолочена. Меч был из небесного железа, это кузнец понял, едва глянув на него, подсказало чутьё. Много дороже гривны был тот меч.
Изрублен же воин был жестоко. Не живут с такими ранами, не то чтобы долго, а вообще не живут. А страннее всего было, что кровь из страшных ран не текла, точно и впрямь мёртвым был витязь. Но он определённо дышал, едва вздымалась грудь, приподнимая меч, тихо, как у спящего. Даже белая рубаха не закровавлена, хотя уже должна была пропитаться хоть выжми…
Хотел было Изволь спросить, где случилась страшная сеча, и сколько дней пути оттуда по реке, кто в ней сошёлся-сшибся, за что сражался этот воин на гибель, и почему он ещё жив. Но посмотрел на девку и смолчал. Не на братьев так смотрят сёстры, любимых так глазами стерегут. Может, потому и жив ещё…
–Садись в лодку-то, что ли, —сказал кузнец, —Пойдём тебе место искать, где насмотрела.
Вместо того, чтобы послушаться его, девка ступила по берегу шаг, другой, да и пошла, трудно, но с упорством и решимостью. Лодка же послушно поплыла за ней. Посмотрел на такие дела Изволь, только головой покачал. Слыхать он о таком слыхал, а видывать пока не доводилось.
Прошагала девка с полверсты, а потом кузнецу помстилось, что снова начала оседать наземь, и он подхватил её на руки и понёс. Она уже ни слова не сказала, только тихо лежала на широченной груди кузнеца, прикрыв глаза. Лодка пару раз вильнула, словно усомнившись, и снова пошла смирно за Изволем.
–Отверни в сад, —попросила девка, —К яблоням…
–Лодка-то твоя что?
–Стереги, Ровный, —сказала
