что ты, батюшка-иноземец! С восхождения солнца ведь на Руси счёт-то идёт!.. Ах, верно, ты по-новому время меряешь, аки царь велит. Он новый часник в столице поставил, немецкий, и день мерить велел по немецкому обычаю… А русский обычай противен ему!
Я заметил, что мой друг сильно недоволен попранием родных традиций.
– От восхода, значит. А есть у тебя часы?
– Знамо, есть.
– Покажешь?
– Аще твоей душеньке угодно, как не показать!
Тут услышал я, как мужики, что полёживали под отдалённым кустом, следя за лошадьми, уже давно в воде и уводят животных прочь:
– Пошёл! Пошёл, Сокол! Не видишь, господа купаться изволят.
– Ефим, Вьюжку веди!
Мы искупались, обсохли и вновь поднялись в сад. Затем Михайло Васильевич вывел меня во двор перед барским домом, где по левую руку от крыльца стояли совершенно необыкновенные по своему виду часы: они являли собой огромное круглое и плоское металлическое блюдо, усыпанное мелкими серебряными снежинками, с большими буквами по окружности и звёздами между ними. Висело блюдо на широком каменном столбе высотою с хозяйский дом. Над часами крепилась фигура солнца. Всё это сверху укрывалось двускатной крышей, призванной беречь часы от дождя, снега и солнца.
– Знатный часник! – с гордостью сказал барин. – В Москве выменял на злато. Со второго жилья видно их!
– А где же цифры и стрелки?
– Ан и цифири не видишь? То-то и оно, что иноземец! Аз, Веди, Глаголь… Русский ты, аль нет? Буквенной цифири не разумеешь? Часомерье сие ещё до до царского указа смастерили. Ты на светило зри: оно лучом на «Зело» указывает – стало быть, седьмой час идёт. А буде на «Земля» – восьмой зачинается.
И в ту же секунду часы продемонстрировали себя: их огромный циферблат (оказалось, что его всё же можно было так назвать), быстро и легко крутанулся так, что под солнечным лучом оказалась та звезда, что находилась между буквами «Зело» и «Земля», то есть между шестым и седьмым часом (в то время цифры обозначались буквами же, только с волнистой линией сверху).
– Вот мы и стали ближе к полудню, – улыбнулся Михайло.
– То есть, здесь вращается циферблат?! А стрелок не надо! – удивился я.
– Истинно. Все 17 часов ворочает, а на утренней заре дворовый человек их на «Аз» сызнова повернёт.
– Все 17? В сутках, по твоему, 17 часов?
– Знамо, денных – 17. А ночные часы доброму человеку считать не надобно.
– Ночные? Так-так… От зари до зари, стало быть, часы время измеряют? А ночью никому до них дела нет.
– Истинно. Видел я немецкий часник на Спасской башне в тот же год, как сей себе выменял. Я в тот год домой ехал. Лютый год был, ох, лютый! А часник немецкий-то, эх, диковинный – 12 цифирей на нём, и стрелки движутся.
– Только 12?
– 12 дневных, а ночью сии цифири ночными становятся. Царь велел время мерить одинако днём и ночью, будто оно равное. Ох, и чудной немецкий обычай! Да
