теснила к отрубистому, крутому берегу поморские лодьи и шняки. Паруса убраны. Пока подходил Кир, определил: команда вся собрана, разгружает судно в амбары. Что они, с ума посходили? И подкрадывалось ощущение тревоги.
Распоряжался выгрузкой Степан Митрич, а поодаль, на отрубе, стоял, опираясь на трость, отец. Сдерживая недовольство, Кир подошел, здороваясь.
– Здравствуй, Кирушка!
– Ты велел разгружать?
– Я, Кирушка, я.
– Зачем? Соль завтра надо на Мурман везти. Ею по весне заниматься некогда.
– Сейчас есть другие заботы, Кирушка.
– Какие?
– Степан Митрич хлеб повезет к норвегам. Оттуда рыбу возьмет в Архангельск. Поутру купцы приходили с просьбой.
Голос у отца мягкий, а говорит так, будто вчера вместе решили все и теперь поздно вспять поворачивать. Неприятно кольнуло воспоминание: «Неужто и впрямь решил проучить меня, послать на судне работником? Круто что-то для одного разговора. Норов, однако, и у меня есть. Не зуек я».
Сказал негромко:
– Я со Степаном Митричем не пойду.
– Не неволю, – согласился отец.
Степан Митрич заметил со шхуны Кира, поднял руку, приветствуя:
– Коршику – мое почтение!
– Здравствуй, Митрич! – настроение Кира стало падать.
– Разговор не для этого места, Кирушка. Дома поговорим. Отдыхай пока.
«Ласково отец гонит», – подумал Кир.
– Что ж, пойду, коли велишь.
– Иди.
Степан Митрич шумнул со шхуны:
– Игнатыч! Зайди в кабак к вечеру.
Кир, уходя, оглянулся. Ребята носили со шхуны рогожные мешки с солью. На Кировом месте, у мачты, стоял Степан Митрич. На душе стало как в заброшенном доме: стекла повыбиты, ветер носит сор по углам.
Митричу Кир согласно кивнул:
– Зайду.
По Коле шел тихими закоулками, чтобы меньше народу встретить. Казалось, все знают уже: старый Герасимов посылает сына в работники. Ловко! Ловко отец вышиб из-под ног почву. И встать не на что. Обида злая, от невозможности изменить все по-своему, застилала глаза. «Значит, отец не снес слов моих. За поношение принял, наказать решил. Эх, не шхуны ты меня лишаешь, – корни главные рубишь. Что я без судна, куда денусь? Все летит прахом».
Дома метался по горнице, от стены к стене ходил крупным шагом. Хотелось делать что-то немедля. Что? Достал из шкафа бутылку граненую, налил в стакан водки, выпил, старался осмыслить все поспокойнее. «Может, еще одумается отец. Сказал же: поговорим дома. Хм! Надежду подал! Можно представить, о чем разговор будет! Благоразумию да покорности учить будешь? С судна убрал, теперь что – лишением наследства грозить станешь? За целую жизнь купил суденко и рад: не хуже людей живем! Эх, не о том печешься. Разве в этом только наследство? Я теперь сам знаю, как жизнь строить, а ты меня на старинку все: живи, дескать, мирно, в делах не зарывайся, отца не суди… Привыкли сами молчать и другим,
