все еще были юны, вольная плоть колыхалась в тугих маечках подобно воде распутных розовых лож в тамильских фильмах. Их брюки ошалевали, обтягивая все это, асимметричные линии трусиков походили на птиц в небе, изображенных беспечным карикатуристом. Нынче многие юные матери носили и длинные юбки. Он считал, что это красиво. В чоулах мамаши никогда юбок не носят. Два года назад дерзнула одна женщина. Пока добралась до разбитых мощеных улиц, над ней посмеялось столько народу, столько глаз осудило этот ее порыв, что она опрометью вернулась домой, смирилась с судьбой и показалась на люди в шальварах.
По утрам воздух вокруг школьных ворот словно уплотнялся. Мальчики в белом и девочки в синих фартучках уходили от родителей с несчастными лицами. Вечерами они весело неслись к воротам – так в этой стране выжившие в землетрясении бежали бы к корреспонденту Би-би-си.
Айян посмотрел на сына. Ади был в белых рубашке и шортах. И в ладных черных ботинках. Его сумку, крупноватую для десятилетнего мальчика, держал отец. Вид спокойного задумчивого мальчика утешал. И тайная игра, которую они затеяли, мать всех игр, вновь наполнила Айяна предвкушением. Иногда он больше ничего у жизни и не просил – лишь восторга предвкушения.
Одинокий охранник, облаченный в хаки и фуражку, которые его обязывали носить, смотрел в спины уходящим юным матерям так, будто его жена была нравственно выше. Он дружелюбно кивнул Айяну, почти подпихивая его взглянуть на одну очень пухлую молодую мамашу. Айян не снизошел. И никогда не снисходил, потому что хотел дать охраннику понять, что они не ровня, что охраннику следует уважать его в той же мере, в какой он торопливо салютовал отцам, подкатывавшим на автомобилях. Но охранник понимал, что утруждаться тут не стоит.
Директрисой в школе служила несгибаемая салезианская матрона. Покрывало покоилось на середине ее черепа. У нее были толстое изменчивое лицо и суровый взгляд. Она была квадратна и мускулиста, а на голенях, видневшихся из-под рясы, росли жесткие волосы. Звали ее Сестра Честити.
Иисус Христос в терновом венце угрюмо озирал комнату, приложив руку к видимому сердцу, полыхающему огнем. Директриса выказывала экологическую сознательность (нехарактерную для католического матриарха). Стол ее был захламлен сделанными из бумаги мелочами и прочими предметами из переработанных материалов. «В кабинете этой женщины все когда-то было чем-то другим», – сказал Айян Одже после первой встречи с Сестрой Честити.
– Вот мы и встретились снова, – безрадостно произнесла Сестра Честити, указывая Айяну на стул. Она обычно разговаривала с ним на хинди с легким малаяльским акцентом. – Отчего же мать ребенка не является, когда неприятности? – спросила она.
– Она вас боится, и ей ужасно стыдно за него.
– Где Ади? Уже на уроке?
– Да.
Воцарилась неуютная тишина, потому что этого хотелось Сестре Честити. Затем она произнесла:
– Господин Мани, не знаю, радоваться мне за вашего сына или печалиться. Его просят
