боках. Рядом лежал пучок укропа с крупными головками-зонтиками и толстыми желтоватыми стеблями.
– Огурцов вам намалосолю, – пояснила тетка, перехватив ее взгляд.
Алексей, уже сидевший за столом, проурчал что-то одобрительное и с улыбкой похлопал ладонью рядом с собой по лавке, приглашая Марину присесть.
– Вот вам к завтраку, – сказала тетка Наталья и сняла с выставленной на стол миски льняную салфетку, под которой оказалась горка пышных золотистых оладий. «Я тут за неделю растолстею кило на десять!» – простонала мысленно Марина, но положила себе на тарелку сразу четыре оладьи.
– И сметану бери! Местная, деревенская, у вас такой в столице точно нет! У вас там продают какую-то разбавленную кислятину, а не сметану. А эту хоть ножом режь и на хлеб клади.
Марина положила себе три добрых ложки сметаны из подвинутой к ней пиалы. Если уж начала «грешить», то греши до конца, со вкусом и без угрызений совести.
– Тетя Наташа, а чей это у вас портрет в спальне висит? – спросила она чуть позже, когда с первой порцией оладий было покончено. – Ваша бабушка?
– Да не, какая бабушка! – махнула рукой хозяйка. – Даже не родственница. Так, купила.
– Я бы не стала вешать у себя в доме портрет неизвестного человека, – осторожно заметила Марина и невольно поежилась, вспомнив пережитое ночью «приключение».
– Ну, я бы не сказала, что это такой уж неизвестный человек. В наших местах известный, – заметила хозяйка и наконец-то присела за стол. Но завтракать не стала, только налила себе из глиняного кувшина воды в стакан и сделала два жадных глотка.
– Это фотопортрет Дарьи Седовой, которая организовала больницу для бедных. Она вышла замуж за генерала Седова и вскоре овдовела. В наследство ей остался дом в столице и загородная усадьба. Детей родить не успела, замуж повторно не вышла. Утешала себя тем, что помогала бедным. Вон, усадьбу отдала под больницу. У нас ее почитают за святую. Даже в церкви служат молебен по ней.
– А сейчас в усадьбе тоже больница? – спросила Марина.
– Нет. Давно пустует. Был в ней санаторий для детей. Но недолго. Потом и его закрыли. А портрет я купила на рынке. Сказали, что он висел еще в больнице. Потом, после революции, усадьбу себе большевики присвоили и многое расхитили, а фотографии и портреты, какие были, уничтожили. Историю учили-то, сами понимаете, какие были времена. Только этот портрет каким-то чудом уцелел.
– Так он же настоящая реликвия в таком случае! – ахнула Марина. – Ему бы в музей…
– Да какое там – в музей, – поморщилась тетка. – Вон усадьба-то – самый что ни на есть музей. И что? Сгнивает себе, разрушается, и никого это не волнует. Вот если вдруг когда ею кто умный и толковый займется, так я этот портрет обратно передам.
