ет сослаться на дорожные работы и жилые прицепы дачников и отдыхающих, массово рванувших на природу, – всем известно, на что похожи шведские дороги летом.
Это время. Конец июня.
Эти запахи, и этот свет. У него пересохло во рту и обмякли ноги. Все, что он видел и чувствовал сейчас, все было точь-в-точь таким, как тогда. Когда занятия в школе заканчивались и начиналась скука. Самые длинные дни в году, когда он словно выпадал из времени. Когда Улоф вспоминал об этой поре, ему казалось, что все происходило в сумерках в пасмурный день, хотя тогда тоже должно было быть светло, как сейчас. Эта бесконечная белая ночь, бледные полуночные часы, когда солнце лишь слегка окунается за горизонт, чтобы вскоре вынырнуть вновь.
Он ехал мимо того, о чем забыл или просто не вспоминал. И все же оно все это время было здесь. Большой, выкрашенный желтой краской дом, в котором жили горожане, приезжавшие сюда на лето с детьми. Им еще не разрешалось гонять на великах по сельским дорогам. Ферма в стиле американского ранчо с причудливой верандой и выгонами, где топтался табун беговых лошадей, тупо пялившихся на дорогу. Белые пластиковые тюки с сухой травой на сеновалах, куда можно было взбираться и играть в царя горы, а еще по левой стороне там была береза, возле которой он сбавил скорость и свернул. Дерево вымахало до невероятных размеров. Ветви с ярко-зелеными молодыми листочками свисали чуть ли не до земли, заслоняя собой почтовые ящики.
Но он и без того знал, где находится нужный ему, из серого пластика, третий в ряду. Из прорези торчала газета. Улоф выбрался из машины и подошел, чтобы прочесть фамилию на почтовом ящике.
Хагстрём.
Отмахнувшись от комаров, он вытащил последний выпуск «Тиднинген Онгерманланд», под ним лежали еще два сложенных номера, вот почему верхнему не хватило места. Реклама оптоволоконных сетей связи, счет от местной коммуны Крамфорс. Кто-то продолжал здесь жить, получать почту, газету, платить за воду и вывоз мусора или что еще там было. Его пробрала дрожь, когда он прочел имя адресата.
Свен Хагстрём.
Улоф запихал все обратно в почтовый ящик. В машине из брошенного на пол пакета достал шоколадное печенье и сунул в рот, чтобы успокоиться. Запил банкой энергетического напитка и прихлопнул комара, который пробрался внутрь салона. Тот уже успел насосаться от пуза – на кожаной обивке сиденья расползлось красное пятно. Он оттер его с помощью слюны и туалетной бумаги, после чего медленно покатил дальше по старой тракторной колее. Было слышно, как по днищу скребет трава, машина то и дело подскакивала, попадая колесами в ямы. Мимо дома, где жил Стринневик, и серого, спрятавшегося в зелени сарая. Дорога пошла под уклон, потом резко в гору, и наконец он достиг вершины, где тьма ельника заканчивалась и природа распахивалась навстречу реке и просторам. Знакомый красный дом проплыл мимо, но Улоф глянул на него лишь краешком глаза. Посмотреть на него прямо у него не хватило духу. В конце дороги он повернул и медленно покатил обратно.
Краска вокруг окон облупилась. Машины он не приметил, но ведь она могла стоять в гараже. Участок вокруг дровяного сарая порос высокой травой вперемешку с тонкими, торчащими из земли веточками, которые вскоре обещали превратиться в густую древесную поросль.
Почему-то Улофу казалось, что все здесь должно быть другим: заброшенным и пришедшим в упадок или проданным чужим людям.
Но на деле ничего из этого вроде бы не случилось.
За мусорным баком он притормозил и заглушил мотор. Вся лужайка перед домом была усыпана желтыми одуванчиками. Он вспомнил, с какой силой ему приходилось дергать их, чтобы выполоть все подчистую. Спешил убрать, пока цветы не превратились в белые головки и семена не разлетелись с ветром, рубил их тяпкой под корень, чтобы ростки не появились вновь. В этих воспоминаниях его руки были совсем тощими. Улоф уставился на свои широкие ладони, когда снова включал зажигание.
Над верхушками елей поднималось солнце. Его лучи отразились в зеркале заднего вида и блеснули ему в глаза. Он зажмурился. И увидел ее перед собой. Или внутри себя. Было неясно, где именно она находится, но он увидел ее именно такой, какой видел все эти годы, каждую ночь. Если ему не удавалось уснуть сразу, вусмерть пьяным, измученным или полумертвым от усталости, то он видел ее всегда, раз за разом, как она идет в этот лес. Она бродила внутри него и снаружи. Так близко, совсем неподалеку отсюда, там, где река.
Этот ее взгляд, когда она сворачивает на тропинку. Ему кажется или она как-то по-особому улыбается ему? Машет ему рукой? Идем же, Улоф, идем! Неужели это в самом деле предназначалось ему?
А еще эти голоса вокруг, вонь бензина от форсированных движков мопедов и дым сигареток, удерживающих комаров на расстоянии.
Гляди-ка, Улоф, а у тебя, кажется, встал. Давай двигай скорей за ней. Ты не думай, Лина вовсе не ледышка. Иди же, неужели не видишь, что она хочет. А может, он педик, а, ребята? Эй, Улоф, ты когда-нибудь целовался с девчонкой или
