да. Как такое могло произойти, просто не укладывалось в моем сознании, да и не до того было, так как его мысли, эмоции и страдания, словно рикошетом били по мне, захлестывая мой разум незнакомыми образами, непонятными картинами из чужой жизни, нечеловеческими муками, которые перенес другой человек. Я не чувствовал всей полноты его страданий, так как не испытывал ни физической боли, ни голода, ни холода, не видел, как тот полз по холодной земле, дергаясь всем телом, словно червяк, цепляясь окровавленными, распухшими пальцами за землю. Временами человек замирал, ныряя в очередное забытье, и только в эти моменты мне удавалось становиться самим собой.
Перебирая все возможные варианты происходящего, начав с бреда и галлюцинаций больного мозга, я постепенно понял, что передо мной проматывается жизнь другого человека, причем в другом, чужом для меня времени. Придя к такому выводу, решил, что нужно отталкиваться от самого человека и его времени, чтобы понять, в чем заключается цель пока непонятного для меня эксперимента.
Глава 1
Во второй половине дня к станции на дрезине подъезжали два человека. Рельсы под колесами дрезины стучали на стыках, при этом она сильно скрипела, словно жалуясь, но люди, не обращая внимания на звуки, упорно работали рычагом, гоня железную тележку все дальше. Василий Севостьянович, плечистый мужчина лет сорока пяти, время от времени бросавший взгляды по сторонам, вдруг резко вскинул голову.
– Ванька, глянь! Навроде человек.
– Где?! Где, дядька Василий? – вслед за ним повернул голову в ту же сторону парень лет восемнадцати.
– Да вон там! У кромки леса!
– Вижу! Ползет! Кто он? Можа, беглый?
– Для нас он человек, а дальше с ним пусть власти разбираются.
– Это правильно. Мамка так и говорит…
– Тормози! Заберем его.
– Дядька Василий, а зачем мы?! Давай сообщим о нем на станции…
– Тормози дрезину, чертов сын! Он сейчас живой, а через пару часов и душу отдать может! Не след грех на душу брать!
Как только тело оказалось на металлической тележке, оба налегли на рычаг.
– А смердит от него как! Дядька Василий, глянь, одежда на нем вся сопрела. И раны вон какие кровавые! Что за зверь его так рвал? – никак не мог успокоиться Иван, племянник железнодорожника. – Все одно не могу понять: откуда он здесь взялся?
– Согласен. Непонятное дело, – согласился с ним железнодорожник, хмыкнув в густые усы. – По нательному крестику выходит, что старовер. Только мне не доводилось слышать, чтобы они из скита своего бежали.
Двое суток я был почти без сознания, лавируя между жизнью и смертью, лишь на короткое время приходя в себя, только теперь в моем бреду переплетались картины моей жизни с отрывками из памяти молодого старовера. Теперь я точно знал, что он ушел, оставив после себя обрывки памяти. Как и когда это произошло, мне было неизвестно, просто не почувствовал за неистовым желанием выжить во что бы то ни стало. Ощущение моего пробуждения к жизни было похожим на то, словно я выплыл из темной глубины, готовой меня поглотить, к свету. Если до этого оба сознания, переплетясь, словно играли со мной, мельтеша образами и играя картинами из жизни, то теперь я оказался живым человеком в реальном мире.
За деревянной оконной рамой с шелушащейся белой краской только начинался рассвет. В больничной палате стоял полумрак, а легкий ветерок, идущий из открытой форточки, заставлял колыхаться белую занавеску, закрывавшую вторую половину окна. Металлическая спинка кровати. Занавеска на окне. Потрескавшийся, давно не беленый потолок. Венцом этой обветшалости и убогости стал плакат, нарисованный в две краски, на котором краснорожий мужик красным молотом разбивает черного двуглавого орла, а внизу надпись: «Свергли могучей рукой». Он подтвердил и поставил окончательно точку в моем сознании, что я не только попал в чужое тело, но и в другое время. Вот только одно дело – видеть мир через призму мироощущения молодого скитника, и совсем другое – видеть и чувствовать самому.
Вместе с болью изломанного тела меня пронзило острое чувство одиночества. Двойной напор с такой силой ударил по сознанию, что я не выдержал и тихо выругался сквозь зубы, причем не столько от боли, сколько от ощущения беспомощности. Больной, лежавший на соседней кровати и до этого тихо сопевший, услышав это, вдруг резко замолк, потом с шумом повернулся на другой бок, всхрапнул и снова заснул. Прошло несколько минут, прежде чем я сумел взять себя в руки, а затем, чтобы отвлечься, стал прикидывать, какую линию поведения надо избрать, чтобы не выбиться из образа молодого старовера.
Теперь мне надо было привести свое сознание и навыки в соответствие с моим нынешним положением. Я уже знал, что до семнадцати лет хозяин моего нынешнего тела рос в лесу, причем, где именно, он и сам не имел ни малейшего понятия, так как география не входила в его обучение. Их учили читать, писать
