не будет, он поменял тему: – Ну-с, молодой человек, давай будем тебя осматривать.
Минут десять он меня крутил, нажимал то там, то тут, затем задавал вопросы, на которые я однозначно отвечал.
– Что я могу сказать? Могу тебя порадовать, Егор, ты идешь на поправку. Организм твой молодой, справится, правда, истощен сильно, но это дело поправимое.
В этот момент пришла медсестра и принесла лекарство – порошки и стакан с водой.
– Будете принимать это лекарство трижды в день, – строго сказал доктор и отошел в сторону.
Женщина поставила на деревянную тумбочку блюдечко с бумажными пакетиками, а рядом стакан с водой. Развернула один из пакетиков и ловко сложила его вроде трубочки, затем поднесла к моему рту. Я недоверчиво посмотрел на доктора, на что тот одобрительно кивнул головой.
– Давай, милай.
Я послушно открыл рот. Порошок отдавал едкой горечью. Женщина взяла стакан воды и протянула мне.
– Пей, деточка.
С некоторым трудом сложил двоеперстие и перекрестил стакан и только после этого взял его в руку. Сделал я это автоматически, без внутреннего сопротивления, словно делал так всю свою сознательную жизнь. Сестра приподняла мне голову, и я сделал несколько глотков. Второй порошок проглотил по точно такой же схеме, после чего женщина забрала блюдечко и стакан и вышла из палаты. Вслед за ней ушел доктор. Мои соседи по палате, стоило прийти врачу, улеглись на свои кровати и теперь только время от времени бросали на меня взгляды.
Снова пришла сестра, поставила стакан воды мне на тумбочку, затем долго объясняла больничные правила.
– Все понятно?
– Все понял. Благодарствую, добрая женщина.
Женщине понравился мой ответ, это было видно по ее доброй улыбке, затем она ушла, но скоро вернулась с какой-то кашей-размазней и кусочком хлеба. После того как я поел, ушла окончательно. Только закрылась за ней дверь, как в меня снова вцепился дед с хитрыми глазами и сиво-пегой бородой, закрывавшей половину лица.
– Так ты, мил человек, из каких будешь? Из Дубининского скита, что ли?
– Не надо меня спрашивать, добрый человек. Все мое пусть при мне и останется, а Бог мне в этом судия.
– Да не получится уже у тебя так, парень. Раз в мир вышел, значит, уже не спрячешься, а стало быть, открыт ты теперь для народа, – неожиданно прикрутил философию к своим словам дедок.
– С чего ты, Лукич, решил, что он старовер? – спросил его крепкий мужчина.
– Так видно же. Как по крестику нательному, да двуперстию и по разговору, – снисходительно ответил ему старик.
– Так, может, он сын поповский? – возразил мужчина.
– Макар, ты же слыхал, что он дважды поблагодарил Антоновну, но слово «спасибо» разве ей сказал?
– Нет, и что с того?
– Да потому что для староверов это запретное слово.
Чтобы придать больше веса его словам, я перекрестился и забормотал
