что я ваши стихи очень люблю. Они светлые и вы в них никогда не ноете. Я очень не люблю и меня раздражает это повальное трагедийное нытьё и просто нытьё. То, что вы прислали мне – прелестное стихотворение».
– Мне моря грезятся незримые круги…
Элегия о счастье Коктебеля…
Мария Николаевна, лет двадцать, пожалуй, назад, – мне:
– Очень рада, что вы живёте в ладу и с Людой и с жизнью.
И я этому ладу – рад.
Её внимание к людям, её участие в их жизни, её верность своему окружению – оказались благотворными для нескольких поколений коктебельцев, перебывавших в её доме.
Её мистичность была для неё столь же органичной, сколь и практическая жилка, а вернее, то умение выживать, которому она вынуждена была научиться.
Её отношение к каждому прожитому дню, каждому событию, каждому знакомому человеку было настолько своеобычным и каким-то доверительно-предопределённым, что можно было поверить: из ничего, на пустом месте, просто ради торжества жизни и человеческой радости, она способна вырастить цветок, или сад, с виноградными лозами, на которых зреют тяжёлые, сочные гроздья, со знаменитыми розами «Глория Дей», похожими на благоухающие частицы солнца, с роскошно цветущей дымчато-лиловатыми кистями, невероятной, вовсю разросшейся глицинией, раскинувшейся над домом, она способна была сама – творить.
Вот что произошло со мной месяц назад.
Сказать об этом надо, потому что это очень даже в духе Марии Николаевны и лишний раз говорит о её присутствии в мире.
Я работал над этой книгой.
Как-то всё не клеилось, мысли расползались, голова побаливала.
Бывают такие состояния, когда пишешь большую вещь, – промежуточные, с раскачкой, с желанием перевести дух, а там как Бог даст, авось всё и сдвинется с места, и пойдёт сызнова.
Это ещё и пограничные состояния, очень интересные сами по себе, когда, несмотря на замедленность работы, конкретного дела твоего, всё внутри тебя обострено, все нервы, все клетки твои почему-то обладают повышенной чувствительностью, и ты понимаешь, что так надо, что состояние такое – почва для нового рывка, для подъёма духа, и надо просто ждать.
Так вот, я томился чем-то, маялся, чего-то ждал.
И вдруг я ощутил словно некий зов.
Я почувствовал внутренний толчок, у меня сразу сильнее забилось сердце.
Мне тут же, незамедлительно, захотелось разыскать фотографии Марии Николаевны. Они находились где-то здесь, в моих бумагах, среди всех этих повсюду лежащих ворохов.
Я стал искать фотографии. Перерыл все бумажные груды. И нашёл их – одну фотографию шестьдесят пятого года, как раз того времени, когда мы с Марией Николаевной познакомились, и три фотографии девяностых годов, очень хорошие, где образ её был так выразителен. Я поставил эти фотографии перед собою, стал разглядывать их.
Я смотрел на Марию Николаевну. Мне казалось, что я разговариваю с нею, как и прежде, ещё сравнительно недавно, на протяжении тридцати четырёх лет. Я слышал её голос, видел её глаза.
И
