считаю, что Володя Алейников достоен не только Нобелевской премии, но и большего.
Публика выжидающе слушала.
Вы продолжили:
– В газете сказано: «обсуждается вопрос о выдвижении». Это ведь не значит ещё того, что премия у Володи в кармане. Такое дело так вот сразу не делается. Придётся и подождать. Поняли теперь, что к чему?
Но публика – не хотела понимать.
У неё появился повод для выпивки и всеобщего веселья.
Вы поглядели на своих гостей, махнули рукой и сказали, обращаясь только ко мне:
– А впрочем… Пусть веселятся!.. Володя, я рада. Всё у вас будет хорошо. Вы только работайте, пишите. Остальное произойдет само собой. Вы знаете давно, как я люблю вашу поэзию и верю в вас. Давайте-ка посидим вот здесь, в сторонке, рядом.
И мы присели в сторонке. И я рассказал вам, сколько хлопот доставили мне эти газетные известия о полагающейся мне Нобелевской премии.
На родине, в Кривом Роге, земляки тоже решили, что премию я уже получил. Маме непрерывно звонили, поздравляли. У неё хватало юмора, чтобы отвечать как надо, но и она вскоре устала от звонков.
Моя учительница украинского языка и литературы, Евгения Григорьевна, ликуя, сказала ей:
– Мария Михайловна, поздравляю вас! Бунин – и наш Володя. Два нобелевских лауреата. Замечательно! Я счастлива!..
И уже невозможно было переубедить людей, им нравилось верить в то, что премию я получил.
И так далее. Такая вот была история…
Вы улыбались, и я видел, что вы сами верите в эту премию.
Опять почитать вам? Не поздно ли? Никогда не поздно? Хорошо. А что же? Вы знаете, сколько их у меня, этих стихов. Да, вы это лучше других знаете. Какое стихотворение? Ах, это? Да, пожалуй. Вы правы, в книгах девяностых годов оно – одно из ключевых. Вот, послушайте.
Мне знать о том сегодня не дано, кто книгу эту в будущем откроет, кто душу несговорчиво настроит на то, что было слишком уж давно. Подобие воздушного моста протянется незримо между нами – и с новыми сомкнутся временами слова мои – наверно, неспроста. Ну, здравствуй, здравствуй, – сердце отвори навстречу лихолетью и печали, где речь мою впотьмах не замечали, хотя она светилась изнутри. Прислушайся к дыханию в ночи, вглядись туда, где больше, чем у прочих, кипело чувств, до шума не охочих, – пойми и помни, помни и молчи. И незачем, пожалуй, объяснять, чего когда-то стоило всё это – весь этот мир, где таинства и света довольно, чтоб вселенную обнять. И, светом этим издали ведом и таинства почувствовав биенье, ты сам придёшь ко мне хоть на мгновенье сюда, где дух мой жив и прочен дом.
Нам с вами говорить, Мария Николаевна, можно ещё и ещё. И читать вам стихи – это всегда радость для меня. Какой вы всё-таки светлый-пресветлый человек! Мы общаемся, и у нас вроде происходит какой-то благотворный взаимообмен энергиями, я это чувствую. А вы? Вы давно это знаете? Да, особенный, совсем особенный вы человек в моей жизни. И в судьбе. Вы говорите, что нам пора прощаться? Нет, я-то не устал. Это я вас должен беречь и щадить. Всё-таки пора? Ну, хорошо. Бог в помощь вам, дорогая Мария Николаевна, – там,
