опять заревел, как засмеялся. И не встал на задние лапы, как обычно встает поднятый из берлоги потревоженный косолапый, а пошел по кругу, обходя охотников. Здоровый был! Мужики-древляне уж чего в своих лесах только не насмотрелись, а такого не видывали.
– Оборотень это! – вдруг завопил один из них и, точно ополоумев, бросил рогатину и кинулся прочь.
– Куды! Стой!
Зверь точно этого и ждал. Бросок – и медведь уже подмял под себя незадачливого сосновича. Тут бы охотникам и наскочить на зверя, всадить топоры и рогатины в лохматый загривок. А они только смотрели, словно это было наваждение.
Медведь расправился с добычей быстро. Рвать не стал, но заревел зло, торжествующе. Ни один зверь так себя не вел…
Отвлекло его какое-то шевеление в кустах. Он вмиг обернулся, даже не глянув на остолбеневших загонщиков. Теперь медведя привлекла поднявшаяся из кустов маленькая фигурка.
– Малфутка! – крикнул кто-то.
Девочка, о которой охотники уже забыли, теперь стояла во весь рост, смотрела на медленно приближающегося зверя. Охотники будто опомнились, загалдели, стремясь отвлечь шатуна. Но тот даже не повернулся, двигаясь на Малфутку.
Отчего же он вдруг встал?
Позже многие рассказывали, что медведь как на стену какую-то наткнулся. Даже осел на задние лапы. И зарычал дико, взревел так, что деревья в стылом лесу содрогнулись. А потом замотал мордой, рванулся. Наконец-то поднялся во весь свой исполинский рост и пошел, пошел косолапо… Почти вплотную приблизился к девчонке, но неожиданно опрокинулся навзничь.
Тут и мужики наскочили – опускали топоры, тесаки, кололи, рубили, рогатинами давили…
В какой-то момент они поняли, что зверюга мертв. Стояли над ним, переводя дыхание, молчали.
Беледа наконец отпустил ветку, на которой висел, рухнул и застонал, но сразу пополз туда, где, словно столбик, продолжала недвижимо стоять Малфутка.
– Девонька, ты как? Да очнись же!
А она только смотрела на зверя. Лицо девочки было белее снега, отчего темные глаза казались пятнами в пол-лица.
Потом охотники по всем правилам пронзили мертвую тушу осиновым колом и предали огню. Молча творили знаки от колдовства, шептали заговоры. В древлянских лесах, где водится столько нечисти, люди знали, как себя вести. Но у всех на душе было скверно. И только когда, уложив раненых и останки погибших на сани, возвращались в сумерках в селище, кто-то сказал:
– А заметили, что со зверем-то стало? Глаза у него словно лопнули. Мясные провалы почти до ушей-то были.
Кто-то подтвердил: мол, тоже углядел, что вместо глаз у медведя были кровавые впадины. И почему-то покосились на сидевшую подле раненого вуя Малфутку.
– Ну не девчонка же ему глаза выбила? Глядела только она.
Замолчали напряженно. Малфутка, она вообще была странноватая. Мать с ней сладить не могла, к ремеслу бабьему девочка была нерадива, с подружками в ляльки не играла, а все в лес норовила убежать. И постоянно с Беледой
