оборвала Марина Тимофеевна. – Достаточно.
Это было сказано так, что Липницкий, крякнув, уткнулся в книгу и стал проворно ее листать, словно искал что-то пропущенное, но важное, Даня потопал на крыльцо и позвал оттуда:
– Черри, Черри!
Собака моментально выскочила за ним, и дверь захлопнулась.
Джессика перестала всхлипывать, а Настя тяжело и грозно дышать.
Все стало как было – безмятежно и солнечно. Скоро подадут обед.
– Нет, а что? – наконец пробормотала Джессика. Щеки у нее были пунцовые, глаз она не поднимала. – Я собак боюсь. Они страшные.
– Это твое дело, – отрезала Марина Тимофеевна. – Ты можешь бояться кого угодно – собак или привидений. Главное, чтоб твои страхи не доставляли окружающим беспокойства. Настя, переодевайтесь, и за стол.
– Пошли, – хмуро сказала Настя Джессике. – Я понятия не имела, что ты такая чокнутая!
Джессика собралась было возражать, но метнула в бабушку взгляд и не осмелилась. На лестнице они препирались, но вполголоса.
– Я могу Черьку посадить в машину, – предложил Липницкий, когда голоса девчонок смолкли. – Во избежание, так сказать.
– Еще не хватает! – отрезала Марина. – Девочка не умеет себя вести, значит, должна учиться. Без этой науки не проживешь, чего бы там они ни придумывали про собственную свободу!
– Ну, – сказал Липницкий, которому нравилось с ней разговаривать, – выросло «непоротое поколение». Их не пороли, это хорошо, Марина.
Марина Тимофеевна ловко переворачивала котлеты. Пахло упоительно.
– Видите ли, в чем дело. Должно быть, для кого-то это и хорошо – хотя бы для тех, кто не нуждается в порке и без нее все понимает. А что делать тем, кто не понимает? Кто не умеет считаться с окружающими, не знает, что нельзя воровать, ломать, портить, убивать? Если вовремя выпороть, они начинают понимать и бояться, а если нет? Они погибнут! И это, вы считаете, правильно?
– Ну, или погибнут, или станут хозяевами мира.
– Нет, не станут, Андрей. Хозяевами становятся ловкие и умные люди, как раз точно знающие, что можно, а что нельзя.
– Свободный человек всегда лучше раба знает, что можно, а что нельзя. Рабу ничего нельзя.
– Или все можно, – подхватила Марина, – потому что он не в состоянии додуматься до последствий. И осознать их не может. Вы знаете, я в юности читала Горького, и мне так было его жаль, бедолагу! До слез. Дедушка Каширин его порол нещадно, и это было так несправедливо! А взрослой я его перечитала, и мне пришла в голову ужасная мысль – вдруг этот самый дед, когда порол, знал, что делал?! И если бы не порол, стал бы великий писатель негодяем и убийцей, а не обличителем язв и поборником творческого труда!
Липницкий сказал:
– Ну и ну. Ничего себе теория!..
Ему показалось, что хозяйка пришла в раздражение, когда он так легкомысленно отнесся к ее философствованиям.
– Зовите Даню, – сказала она. – И собаку, конечно! Я так и не угостила ее отварной курицей.
Черри
