а моя память просто преувеличивает их число до убедительного перевеса. Я не хотел бросать любимую под родительской дверью и был готов предстать перед ними. Братья, мускулистые баварские грубияны, все как один игравшие в хоккей, грозились убить меня, как только увидят. Надо сказать, подобные угрозы высказывали и родители. Но я не испугался и вошел к ним в дом. С кузеном у меня накануне состоялась довольно странная встреча: мы делили возлюбленную, разрывавшуюся между двумя мужчинами. Я и по сей день уверен, что драки не было, мы не прикоснулись друг к другу, но почему-то потом у меня надолго распухла скула, словно от сильного удара. В следующий раз мы с этим кузеном коротко встретились уже четыре десятилетия спустя, на вечеринке по случаю дня рождения кого-то из родственников, но так и не сделали шаг навстречу друг другу, хотя оба того хотели.
Эта моя доамериканская возлюбленная впоследствии притягивала к себе несчастья, словно на нее кто-то навел порчу. От моего кузена она родила двоих детей, но брак распался. Другие связи с мужчинами также заканчивались плохо. В конце концов она бросилась с моста Гросхесселоэ и разбилась насмерть. А на старых фотографиях мы с ней так беззаботны и легки, и ничто не предвещает грядущих бед. Меня до сих пор тяготит, что я ведь и в самом деле будто предал ее: уехал в Америку, так и не набравшись смелости совершить честный поступок. Женщины в моей жизни нередко связаны с драматическими историями – наверное, потому, что между нами всегда были глубокие чувства. Но я так и не постиг до конца таинства любви и ее терзания. В то же время у меня почти никогда не бывало поверхностных отношений. Демон любви лихо меня погонял, но без женщин моя жизнь – ничто. Иногда я представляю себе мир, в котором нет женщин, одни мужчины. Такой мир был бы невыносим, убог, и его кидало бы из стороны в сторону от одной пустоты к другой. Но мне очень везло с женщинами – вероятно, больше, чем я заслуживал.
По отцовской линии мои предки принадлежали к ученой среде. Родом они вообще-то были из Швабии, хотя одну ветвь рода образуют гугеноты с фамилией де Нёфвилль – вероятно, в конце XVII века они бежали от религиозных преследований из Франции во Франкфурт как протестанты. Дальнейшими разветвлениями собственного генеалогического древа я никогда особо не интересовался, но помню, как отец проводил изыскания, согласно которым мы будто бы были связаны родственными узами с математиком Гауссом и другими историческими личностями вплоть до Карла Великого – хотя, сдается мне, с точки зрения статистики таким родством может похвастаться большинство немцев и французов. В действительности же отец мой, скорее всего, стремился придать нам фамильный вес, которого у нас не было. Один из моих единокровных братьев – его зовут Ортвин, и я его едва знаю – мотался по миру, составляя полулегальную адресную книгу какой-то отрасли, однако отец обозначил его на нашем генеалогическом древе странствующим исследователем, как если бы в мир явился новый Александр фон Гумбольдт
