Интуриста толмачи не улавливали важные оттенки в переговорах между конниками, и наши лошади несли лишний вес. «Лошадям переводишь?» – на мой счет шутили остроумные люди. Случалось, и лошадям. Выменяли американского рысака, директор ипподрома Долматов мне говорит: «Потолкуй с заморским жеребцом по-ихнему, а то наши с ним объясняются по матушке, он не понимает».
Исключительное положение среди породистых лошадей и первоклассных конников, так называемых крэков (от англ, crack, хлопок хлыста), имело и унизительную сторону. Мастера призовой езды нашли, что я лишен tact equestre, чувства лошади. «Ни рук, ни головы у тебя нет, только язык привешен», – решили волшебники вожжей. «Руки» – способность управлять, «голова» – понимание «пэйса», от английского расе, напряжение борьбы на беговом кругу. Всё же заведующий производственным отделом ипподрома, Горелов Константин Иванович, разрешил записывать меня на призы, для выполнения плана. Каждому рысаку полагалось пробежать на приз четыре раза в месяц. Меня сажали на «безногих», у них ноги, конечно, были, не было резвости в ногах. Выезжал я на круг, как полагалось, под номером, в цветах конюшни от конзавода Саратовской Области – камзол синий, рукава и картуз черные. Горелов теплел ко мне, видя, что я безропотно глотаю пыль, приезжая «в спину», следом за мастерами. Публика оставалась мной недовольна. «Хватит темнить!» – подходя к финишу, слышал я крики с трибун. Думали, нарочно проигрываю, а с меня было довольно, что есть у меня свое место среди мастеров, с ними принимаю старт, на финише прихожу за флагом. Флага в мое время уже не ставили, но соблюдали допустимую меру отставания – сто пятьдесят метров.
«Лошадь хороший зверь».
«Вожжи в руках», – услышал я от первого моего наставника, саратовца Козлова Сергея Васильевича, наездника заводского (слово завод означает разведение лошадей). Добивался я у Сергея Васильевича, почему у меня лошадь идет боком, а у него – на чистом ходу.
Совершенствовался на ЦМИ (Центральном Московском ипподроме) у Грошева Григория Дмириевича. После езды и уборки столичный мастер из мастеров читал мне лекции, однако усвоить услышанное у меня не хватало рук. Браться за вожжи, брался, но о чем слышал в теории, на практике не претворялось. Старался перенять красочность конюшенной речи. Спрашиваю, чем прибывшие с конзаводов двухлетки отличаются от уже взятых в езду рысаков. «Зверем пахнут», – говорит Грошев. Так, касательно всякого конского волоска, изъяснялся наездник. Между собой конники говорили грубовато, но едва заходила речь о лошадях, выражались картинно, что называется, по охоте, как и подобает этому живописному делу. Владение хлыстом, посыл, сборка, понимание пэйса, величие былых мастеров – все это сверкало в их устах и у меня перед глазами, однако вставала грань, за которой объяснения бессильны: «Вожжи в руках!» У меня рук не оказалось, моя роль в конном мире ограничилась языком. Когда приезжали зарубежные заправилы бегов или скачек, я их сопровождал по ипподромам и конным заводам нашей страны.
Посетил
