и отказ от судебного иска.
А ещё приходила мама. Зажав руки между колен, она сгорбилась на кончике стула и тревожно спросила:
– И куда ты теперь с инвалидностью? Насовсем домой вернёшься? Юра говорит, что тогда уйдёт, чтобы нам не мешать. Он боится, что не сможет нас всех прокормить. – Дрожащими руками мама достала носовой платок, высморкалась и спрятала глаза в ожидании ответа.
«Кормить» и «Юра» представляли собой взаимоисключающие понятия. Пока что мама была основной добытчицей в семье, а сама Анфиса благодаря спортивным достижениям ещё в старших классах перешла на самообеспечение.
«Да пусть твой Юра катится колбаской по Малой Спасской в свой Тернополь или откуда он там приехал», – гневом прокатилось в мозгу, но Анфиса сумела удержаться – уж очень жалко выглядела мама с опрокинутым от горя лицом и виноватым взглядом.
Сразу из больницы Анфиса поехала в санаторий, затем в другой. Деньги на реабилитацию утекали как вода в решете, но она обязала себя отставить костыли и подняться на ноги во что бы то ни стало. Остатков накопленных на квартиру средств хватило на съём убогой комнатушки и на то, чтобы продержаться несколько месяцев на время поисков работы. И сейчас деньги подходили к концу.
Близ уездного города Успенска,
1890 год
С Покрова осень вдруг повернула на мороз. Всю ночь крупными хлопьями крутила метель, укрывая снегом груды опавших листьев. Словно пытаясь сопротивляться ненастью, лес глухо роптал с неясным жалобным шумом. Кошка пришла в спальню и свернулась в ногах клубком. Малый огонёк лампадки перед иконой освещал вызолоченный нимб Богородицы и играл бликом на железных шишечках кроватных спинок.
Рано утром Марфа сунула ноги в мягкие сапожки, накинула на утреннее платье шлафрок[4]и вышла во двор пройтись по первому снежку до любимой яблони с ещё не снятыми яблоками.
Яблоню она посадила несколько лет назад, когда приехала в новое имение, испуганная и растерянная. Сперва деревце не желало приживаться и чахло. «Как и я», – с грустью думала Марфа, но по второй весне яблонька вдруг зацвела, да так бурно, розово, весело, словно хотела укорить Марфу за недоверие. Яблоки оказались поздними и силу набирали к первым морозам, зато и лежали чуть ли не до весны – хрусткие и сладкие.
Сорвав яблоко, Марфа покатала его между ладонями и прижала к щеке, вдыхая студёный воздух, еле уловимо смешанный с запахом яблочной осени.
– Марфа Афиногеновна! Да рази ж можно в шлафроке да на холод! Простудитесь, как пить дать простудитесь! – От крыльца отделилась горничная Параша с шубой в охапке и смело ступила в туфлях по снежной дорожке. – Накиньте доху, всё лучше, чем замерзать на ветру.
Марфа послушно позволила надеть на себя шубу. Стало теплее, но волшебство новорождённого утра исчезло, и она пошла в дом: пить кофе, завтракать, заниматься делами и в полном одиночестве слоняться по комнатам, не зная, чем себя
