за «Суворовым» как за вожаком примерялись ускользнуть и другие пароходы – два пассажирских гиганта и пять буксиров. Огонь из броневика охладил мятежников, и они испуганно сворачивали с кильватера флагмана, беспорядочно выруливая по затону. Но Гришка Коногоров выдерживал курс.
Гришка сжимал рукояти штурвала, а Иван Диодорович за спиной у него в бинокль смотрел совсем в другую сторону – на реку за тополями дамбы. Там, на реке, дымил трубой ещё один буксир. Нерехтин сразу опознал его: это «Медведь» из Королёвского затона. Иван Диодорович давно водил дружбу с капитаном «Медведя», у которого и фамилия была подходящая – Михайлов.
– Гришка, твоей затее конец, – сказал Нерехтин. – «Медведь» идёт.
– Ну и хрена ли? – сквозь зубы огрызнулся Гришка.
– Михайлов за большевиков. На буксире – красные.
– «Суворов» же не сдрейфил.
Иван Диодорович тоже не трусил. Его злила очевидная глупость мятежа. Он слишком долго командовал сам, чтобы сейчас вытерпеть дурь от неуча.
– «Суворов» шарашит двадцать две версты. Мы – семнадцать. «Медведь» – на версту больше. Нас он догонит, а «Суворова» – нет.
Правь к берегу!
«Суворов» мог выдать и большую скорость. Как-то раз нижегородский губернатор отчаянно спешил в Казань, и господин Тегерстедт, тогда – капитан «Суворова», разогнал пароход до двадцати пяти вёрст. Его дымовые трубы раскалились, и матросы поливали их водой, а волна от парохода выбрасывала на берег рыбачьи лодки.
Тот рекорд «Суворова» никому не удалось превзойти.
– Да всё, дядь Вань, получится! – с тупым упрямством ответил Гришка.
Нерехтин, обозлившись, перекинул рукоятку машинного телеграфа на положение «стоп». Телеграф жалобно звякнул.
– Ты чего? – изумился Гришка, сдвигая рукоятку на «малый вперёд».
Тогда Нерехтин выдернул деревянную пробку из жерла старомодной переговорной трубы и закричал в трюм:
– Прокофьев, глуши машину!
– Эй!.. – гневно завопил в ответ Гришка.
Нерехтин с силой оттолкнул его в сторону и повернул штурвал.
Гришка всё понял и рванулся обратно, но Иван Диодорович обхватил его, не подпуская к управлению. Они сцепились и оба повалились. Гришка бился и лягался, выдираясь, а Нерехтин держал его за форменку. Гришка орал:
– Сука ты, дядя Ваня!.. Гнида!..
Он ударил Нерехтина в скулу, но Нерехтин не разжал рук. Гришка ударил снова, потом снова. Они ворочались в рубке на полу, хрипели от ненависти, колотили локтями и пятками в настил, в стенки и в стойку парового штурвала, выбили дверку, а буксир плавно отклонялся от выхода из затона и нацеливался носом на берег. Машина ещё работала – её невозможно было остановить мгновенно, но клапаны уже истошно свистели сброшенным паром.
– Бе… беги… с борта! – под
