от письма, Мэри-Элис бросила взгляд на дворовую лужайку, где мелькала широкополая мамина шляпа. Флоренс Левесон выпалывала сорняки на клумбе и подвязывала к опорным колышкам разросшиеся стебли дельфиниумов. Уверенная, что праздность разъест ее кости, как ржавчина – автомобиль, Флоренс Левесон в свои семьдесят шесть лет ни минуты не сидела без дела. «Активность – главный закон сохранения энергии», – твердила она, копаясь в саду, прогуливаясь с бассетом Базом, выпекая пироги, играя на фортепиано и, к немалому замешательству дочери, занимаясь йогой. Лицезреть ее мать, облаченную в лайкру, Мэри-Элис никому бы не пожелала.
Показать ей письмо или нет?
Мэри-Элис решила повременить. В конце концов, торопиться некуда. Флоренс наверняка выбросит письмо в мусорную корзинку. Не то чтобы ее матери недоставало чувства юмора. Напротив, подтрунивать над собой и окружающим миром Флоренс умела лучше всех знакомых Мэри-Элис. Смех – чудесный бальзам, заживляющий сердечные раны. Бесценный дар для тех, кто, как ее мать, пережил страшнейшие потрясения. Мэри-Элис не сомневалась, что если кто-то и способен по-настоящему оценить безумие послания, то это Флоренс. И все же… И все же что-то не давало ей покоя. Тень сомнения, предчувствие, что именно теперь матери изменит ее прославленное чувство юмора. Тогда Мэри-Элис пожалеет, что показала ей письмо. Надо действовать осторожно. Такие письма не забываются.
На конверте значилось имя Мэри-Элис Делавэр, но само письмо было адресовано Флоренс Левесон. В записке, вложенной в конверт, отправитель без всяких намеков пояснял, что решение, показывать содержимое матери или нет, ложится на плечи Мэри-Элис. Хотя бы в этом отправитель проявил такт – позволил Мэри-Элис первой ознакомиться с письмом и затем сделать выбор. Надо отдать ему должное – по всей видимости, он думал над каждой строкой, заботливо подбирал каждое слово. Вообще-то письмо было восхитительным. Настолько восхитительным, что очаровало Мэри-Элис. В этом и состояла загвоздка, над которой Мэри-Элис ломала голову. Отправитель, человек явно образованный и утонченный, не походил ни на сумасшедшего, ни на человека с недобрыми намерениями. Тем не менее письмо оказалось крайне деликатным и, что ж, эксцентричным.
– Мам, может, чаю? – прокричала она с веранды.
Флоренс, выросшая в Англии, не забывала о традициях и в пять часов пополудни баловала себя классическим «Эрл Греем», бутербродами с яйцом и шнитт-луком, кусочком пирога или тостом с маслом и густой австралийской пастой «Веджимайт». О фигуре Флоренс не заботилась. Тоненькая девушка с осиной талией и длинными стройными ногами давно канула в прошлое, а ее место заняла моложавая женщина с озорными морщинками, прячущимися в уголках губ и глаз, и светлым лицом, которое не смогли испортить ни безжалостное солнце Австралии, ни солнце Индии – страны, где Флоренс провела детство. Флоренс никогда не поддавалась высокомерию, даже в юности, когда на нее откровенно заглядывались. Особое восхищение вызывали ее длинные мягкие волосы – настоящая густая грива. Она собирала их в небрежный пучок, и непослушные светлые локоны каскадом струились по шее и вискам. Со временем волосы потемнели, а затем начали седеть, и теперь по всей голове Флоренс тянулась широкая серебристая полоса, за которую внуки окрестили Флоренс «барсуком». Вряд ли кому-нибудь из женщин польстило бы сравнение с барсуком, но Флоренс пришла от этого прозвища в восторг.
– С удовольствием! – отозвалась она, смахивая тыльной стороной ладони пот с бровей.
Солнце пекло невыносимо, и Флоренс с радостью отдохнула бы в тени. Сняв садовые перчатки, она быстро перешагнула через низенький заборчик, ограждавший клумбу. Дремавший под грушевым деревом Баз сел и выжидательно склонил морду.
– Вот уж не думала, что сад когда-нибудь так пышно расцветет. Я словно переместилась в Англию, – воскликнула Флоренс и широко улыбнулась. – Такое ощущение, что дождь идет не переставая. А взгляни на милых пчелок! Они пьяны от нектара. Пьют совсем как дядюшка Реймонд. Вот уж кто любил заглянуть в паб. Ни одной возможности не упускал.
Мэри-Элис расхохоталась. Ее мать любила поговорить о прошлом, и годы, проведенные в Англии, были самыми дорогими ее сердцу воспоминаниями. Мэри-Элис ушла в дом вскипятить чайник. Возможно, в такую жару холодный лимонад освежил бы намного лучше, однако мама была непреклонна: только чай и только с молоком, по-английски. Мэри-Элис закинула пару чайных пакетиков в заварочный чайник и достала из холодильника бисквитный пирог. Когда она снова появилась на веранде, Флоренс сидела в кресле-качалке, а рядом, положив голову ей на колени, пристроился Баз. Флоренс обмахивалась журналом и напевала старинную, неизвестную Мэри-Элис песенку.
– Знаешь, когда я была маленькой и жила в Фолкстоне, дядюшка Реймонд каждое Рождество водил нас в театр, – блаженно улыбнулась Флоренс и рассеянно потрепала База по макушке. – Семейная традиция, ничего не попишешь. Но как мы ждали этого дня. Просто изнывали от нетерпения. Я с ума сходила от «Питера Пэна». Мне жутко повезло, я видела в роли Питера саму
